секретер, а на стенах висели огромные фотопейзажи с деревьями и реками. И
совсем она не походила на бывшую миллионершу. Разве что халат на ней был
очень дорогой: из какой-то эластичной ткани с нежными розовыми, как у
шиповника, цветами.
Рано утром Машу разбудила Лиза. Из-за Лизы выглядывал суровый
Игорешка. Лицо у Лизы осунулось, поблекло. Должно быть, не спала ночь. Лиза
отдала Маше ключи, умоляла ее не дурить. Маша оделась и украдкой
выскользнула из квартиры. Возвратилась на улицу Верещагина. Вспомнила
родной Железнодольск. Он представлялся ей как что-то давнее, однажды
виденное и нечетко осевшее в памяти. Это обеспокоило ее. Но еще сильней
встревожило то, что и мать, и учительница Татьяна Петровна, и Митька
Калганов казались какими-то призрачно-зыбкими пятнами, словно никого из
них уже не было на свете.
В комнатах была чистота. Убрала, конечно, Лиза, пока они вчера ужинали на
дебаркадере.
Дома уборка квартиры лежала на Маше. Сейчас бы она уже возила тряпкой
по полу, чтобы отчим не цеплялся к ней за завтраком и не обзывал грязнулей.
Очень это было непривычно, что чистоту в комнатах навел кто-то другой, и в
сердце Маши из-за случайной праздности возникло чувство вины.
Она пересилила эту непрошеную вину: безделье ее гостевое, законное. И
весело вспомнила, как Владьку корежило ее вопросничество.
«Тютя ты тютя! Слишком культурно ты рассуждаешь. Мама с папой
служащие. Какие-нибудь экономисты-финансисты сюсюкают: «Владичка-
гладичка...» Вот ты и сделался тютей. А я жизнерадостная. И хочу быть
выдумщицей. И хочу задавать вопросы. А ты влюбишься в меня. И будешь
ходить за мной, а я буду подсмеиваться над тобой».
От избытка чувств она попрыгала по комнате, проверяя, нет ли в углах
паутины. Потом поставила варить картошку в мундире. Ничего вкусней все-таки
нет. Та же осетрина на вертеле быстро надоест, а картошка в мундире - никогда.
Сегодня не завтрак - объедение: к картошке стрелки лука, холодное молоко,
черный хлеб.
Накрывая на стол, она пела «Аве, Мария», подражая Робертино Лоретти. В
квартиру вошел отец и замер. Маша будто не слыхала, что он пришел, стала петь
громче: пусть слушает. Он долго оставался в прихожей после того, как она
кончила петь и сливала из кастрюли зеленоватую, терпко парящую воду.
В кухне он сказал ей, что его мать была песельницей и способность у Маши,
стало быть, от нее, от бабушки.
Озабочен, даже словно бы пришиблен.
Он сказал, что встретил Колю Колича в подъезде. Коля Колич ходил в
подвальчик выпить пива. Туда же ходил отметиться машинист двересъемочной
машины с их блока коксовых печей, отработавший ночную смену. Он и сообщил
Коле Количу, что старший мастер Трайно, временно исполняющий обязанности
начальника блока, сорвал утром со стенда стенную газету.
Корабельников с неприязнью относился к Трайно, потому что больше всего,
подобно своим товарищам, почитал в человеческих отношениях правду,
непреднамеренность в поступках, скромность. Трайно же скрытничал, хитрил.
Важничая, он высоко драл голову, поворачивал ее вместе с туловищем.
Изображал перед собеседником, будто бы он сосредоточенно мыслит.
Вчера на пути к морю Корабельников пообещал сводить Машу в
краеведческий музей. После встречи с Колей Количем он раздумал идти в музей.
Отказаться от обещания стеснялся. В кои-то лета свиделся с дочкой и вдруг
уйдет в цех, оставив ее на собственное попечение. Однако вместе с тем он не
мог подавить нетерпения, ему хотелось встать и - на трамвай, от проходной, по
заводу, бегом, разыскать Трайно и потребовать, чтобы он вывесил газету.
Он сказал об этом дочери.
- Папа, ты разнервничался... Он что, имеет право?..
- Шиш! Вакуум у него под черепом. Возомнил... Четыре коммуниста в
редколлегии. Редактором Бизин, майор в отставке. Служил в ракетном
подразделении. Трайно с ним не сравняться. Бизин, стало быть, газету написал с
тремя коммунистами, я проверил, как замещаю парторга - как и начальник, он в
отпуске - профорг проверил. И вывесили. А Трайно содрал. Думает: «Ничего,
проглотят». Расколочусь, а добьюсь справедливости.
- Почему он самовольничает? Не уважает вас?
- Уважает?! Да знаешь ли ты, что уважать умеют только люди?
- Не знаю.
- Он на что надеется... Ничего, мол, мне не будет, а начальнику блока угожу.
И вообще, мол, проявлю руководящую бдительность. Кому-то не понравится, а
кто и положительно оценит. .
- Ты не горячись. Ты, папа, успокойся.
- Отпусти ты меня, Маша.
- Почему ты у меня отпрашиваешься? Ты свободный человек. Если от нас с
мамой уехал без спроса, чего в таком-то случае спрашивать.
- Мы же собирались в музей.
- Мама, когда дождалась тебя с войны, собиралась всю жизнь с тобой
прожить... Мало ли на что мы надеемся. Ты как хочешь, так и делаешь.
- Раз я обещал...
- Меня только удивляет. . Ты захотел - уехал, стремишься в цех - уйдешь.
Удивляет только, почему ты возмущаешься против Трайно? Он захотел снять
газету - снял. Чего возмущаться?
- Не одинаковые положения. Я не собирался уезжать. Неожиданная причина
заставила.
- Значит, ты справедливо нас бросил?
- Может быть, справедливо, а может, и по ошибке. Ты-то, ясно, пострадала
ни за что.
- И мама ни за что.