Лягушонок на асфальте (сборник)

Если она попадалась на глаза директору Стефану Ивановичу,

вдалбливавшему подчиненным, чтобы их домашние и родственники не смели

заходить в магазин со стороны склада, он, неулыба, растягивал запачканные

никотином губы:

- Расти быстрей, Марья, заместительшей возьму.

- Скажете, Стефан Иванович. До заместительш дойти - нужно сперва лет

десять весам покланяться. Правда, моя Маша все на лету схватывает?

- Верно.

Тут бы матери уняться: погордилась - хватит. Не может, вытягивает из

человека похвалы.

- Согласны, Стефан Иваныч, дочка у меня хорошая?

- Куда уж лучше, Клавдия Ананьевна!

Маша помогала матери.

Они сгружали с машин корзины с карпами и серебристым рипусом, ящики с

тбилисским «беломором», при виде которого курильщики бранились, алые

головки голландского сыра, который брали нарасхват, несмотря на то, что он пах

овчиной.

Переделав материны дела, Маша брала в кабинете заместительши один из

чистых, наглаженных до сахарного блеска халатов, приготовленных на случай

прихода рабочего контроля, шла из отдела в отдел, спрашивая продавщиц

голосом сторожа Чебурахтина:

- Не пособить ли шего, девошьки?

Продавщицы смеялись, давали ей какое-нибудь поручение и, принимая чеки

и отпуская товар, интересовались тем, как она учится, какое «кажут» кино,

ухаживают ли за ней мальчики, не собирается ли она после десятилетки

податься в торговую школу.

Отвечая продавщицам, Маша насмешничала и над ними, и над тем, о чем

они спрашивали, и над собой.

Они угощали ее конфетами, халвой, черносливом, грецкими орехами, а то и

чем-нибудь на редкость лакомым: гранатами, атлантической селедкой из

огромных банок, лососем, куриной печеночной колбасой.

Было время, когда Маша редко заходила в гастроном и стыдилась того, что

ее мать грузчица, и однажды из-за этого сильно опозорилась перед англичанкой

Татьяной Петровной. Англичанка была классной руководительницей Маши и

жила в их доме, в том же подъезде и на той же лестничной площадке.

Клавдия Ананьевна и Татьяна Петровна даже как бы немножко дружили.

Клавдия Ананьевна сообщала ей через Машу, когда выкинут гречку, копченую

колбасу, исландское филе из трески или что-нибудь деликатесное, вроде

апельсинов, консервированной налимьей печени, арахиса, маковок и трюфелей.

Англичанка не оставалась в долгу перед Клавдией Ананьевной. Мирила ее со

свекровью и окорачивала Хмыря. При ней он становился смирненьким.

Образованная, что ли? А может, потому, что ее муж работал в газете.

Татьяне Петровне почему-то вздумалось, чтоб каждый ученик написал по-

английски, кем работают его мать и отец.

Маша надеялась, что дадут звонок на перемену, покамест дойдет до нее

очередь говорить. Но Татьяна Петровна вдруг решила спрашивать третий ряд и

начала с последней парты, где сидели Митька Калганов и Маша. Митьке что? У

него отец начальник монтажного управления в тресте «Уралстальконструкция»,

а мать солистка хоровой капеллы.

- У меня отца нет, - сказала Маша по-русски. - Верней, есть. Но он в другом

городе. - И по-английски: - Май фазер из э машинист. - И снова по-русски: - Он

машинист загрузочного вагона на коксохиме. Отчим тоже работает на

коксохиме. Я, правда, не знаю кем. Знаю только - в каком-то фенольном

отделении. И что работа там вредная.

- А кто твоя мать, Корабельникова?

- Если у тетеньки из фенольного родится ребенок и она будет его кормить

грудью, то он умрет к шести месяцам. Поэтому почти у всех тетенек из

фенольного дети растут искусственниками. Кормилицу ведь не найдешь.

Кормилицы были только при царизме.

Маша знала, что у нее удивительные волосы. На свету они пепельно-

серебристые, в сумерках голубые, в темноте синеют, как морская волна (это по

словам Митьки Калганова, ездившего в Керчь).

Она наклонила голову так, чтобы волосы закрыли левую половину лица,

чуточку постояла, предполагая, что класс и англичанка любуются ее волосами, и

села.

- Что же ты не сказала, кем работает твоя мама?

- Вы же знаете.

- Чувство меры, Корабельникова!

- Май мазер из эн экаунтэнт.

- Кто, кто?

- И всегда-то, Татьяна Петровна, вы меня переспрашиваете. Не буду

повторять.

- А, ты стыдишься, что твоя мама грузчица. Сегодня ты стыдишься, что она

грузчица, завтра будешь стыдиться родства с ней. Древнегреческий поэт Гесиод

сказал: «Труд никакой не позорен. Праздность позорна одна». Почти три тысячи

лет прошло впустую для таких, как ты.

Мать таскала в рогожных кулях вилки белокочанной капусты. Маше не

терпелось, чтобы мать быстрей прочитала письмо, которое она получила от

отца. Она не дала матери взять очередной куль и сама подладила под него плечо,

сунув ей в карман конверт, с которого глядел улыбчивый космонавт Попович.

В подвале, куда Маша, дрожа от натуги, притащила куль и где задержалась,

унимая дыхание, мать подошла к ней и заплакала. Обиделась, наверно, что

Маша рада отцовскому приглашению приехать на каникулы? В прошлом,

позапрошлом и позапозапрошлом году, когда Маша не поехала в гости к отцу,

мать внушала ей, что она должна его простить и навещать, несмотря на то, что

он ни с того ни с сего оставил их и сбежал. На этот раз она стала укорять ее в

неблагодарности.