Лягушонок на асфальте (сборник)

бы расшторила зрачки, вскинув ресницы. Какой у нее ясный взор! Такой,

наверно, бывает у человека, который вдосталь изведал горя?

В ресторан ворвались и прядали в сизоватом воздухе какие-то отблески.

Наверно, к дебаркадеру, лучась на солнце, подплывал пароход. Бликами било в

лицо мужчины, заключившего руку Маши в створки горячих ладоней, поэтому

первоначальное ее впечатление о нем и его облике свилось из сверканья белых и

желтых молний: так полыхали стекла и золоченая планка очков. Константин

Васильевич пригласил женщин и мужчину сесть к нему за столик, но они

отказались: должны прийти их мать и племянник.

Они расположились за угловым столиком и стали читать ресторанную карту.

Маша хватилась, что не запомнила их имен-отчеств, но спросить у отца, кто

они, постеснялась. Они показались ей людьми необычайными, как музыкант

Эйдинов и врач Бутович, лечившая от вибрационной болезни ее мать Клавдию

Ананьевну. Она угадала в их поведении то отношение к людям, которое

различает не посты и возрасты, а человека, его благородство, мудрость,

доброжелательство, душевную опрятность. Те, кого Маша находила

необычайными, были для ее матери Клавдии Ананьевны интеллигентами, как их

сразу видно среди толпы и за тысячу верст. Всех же других, кто по образованию

или должности считался интеллигентом, она не относила к таковым, деля их на

три категории: образованные, грамотные, хайло. Женщин, блондинку и смуглую,

и мужчину, который был с ними, мать, наверно, отнесла бы к интеллигентам.

Маша засмеялась, когда представила себе, как радовалась бы мать, если бы

познакомилась с ними.

- Ты что, Маша, надо мной?

- Маму вспомнила. Пап, кто это подходили?

- Французы.

- Туристы?

- Наши.

- Откуда же «французы»?

- Вообще-то они русские.

- То французы, то русские.

- Он химик, инженер. Светленькая ему жена. Тоже инженер-химик.

Черненькая ему сестрой доводится. Она библиограф технической библиотеки

металлургического комбината. Кроме того, переводит с английского,

итальянского и французского. Из вестников, из заграничных журналов и

справочников по науке и технике. Кстати, в прошлом она миллионерша.

- Разыгрываешь меня? А, ты подумал - мне скучно? Нисколечко. Почему-то

мне никогда не бывает скучно. Бывает досадно. Иногда жить не хочется. Раз,

примерно, в столетие. Но скучно - никогда. Так что ты не развлекай меня.

- Неужели бывает так, что тебе на самом деле не хочется жить?

- Да.

- Поразительно... У девчонки... Не вижу причин.

- И не можешь видеть: от вашего города до нашего три тысячи километров.

Притом не думаешь ты обо мне.

- Отчим?

- Отчасти.

- Парнем я с ним дружил. Плохого не запомнил. Скромный. Верно, молчун...

В международную политику все вникал.

- Не верится. Скорей автомашины будут интересоваться политикой, чем он.

Ему никого и ничего не надо - только водку. Если бы ему подарили цистерну

водки, он бы пил, пил, стал бы обливаться водкой, плавал бы в ней и в конце

концов с удовольствием утопился.

- Не преувеличиваешь?

- Нет. Когда ему надо наскрести денег на бутылку, он готов перевернуть дом

и поубивать нас. Правда, что на войне давали каждый день по сто грамм водки?

- Давали.

- На войне приучился.

- Мог. Но мог и отучиться. Я тоже не в тылу сидел.

- А в себе ты вины не видишь?

- Какой?

- Не надо притворяться.

- Было бы довольно просто...

- Зачем ты бросил маму и меня?

- Не стоит вникать.

- Раз я из-за этого страдаю, значит, нужно вникать. Ты все-таки скажи:

почему ты сбежал от нас с мамой? Я, может, приехала сюда для того, чтобы

узнать это.

- Папка не сбегал, - сердито сказал Игорешка. - Он всегда с нами.

- Сынок, пломбир вкусный. Кушай, покуда не растаял.

- Чего она? Машка-бабашка.

- Мама чудесная! Ничем тебя не оскорбила, а ты бросил ее. Даже записку не

оставил. Мы думали - тебя бандиты убили. Как мы разыскивали тебя! Ты

прислал перевод, знаешь, как мы обрадовались! Не деньгам, а тому, что цел. А

ты нас бросил. Зачем, скажи? Разве мы заслужили? Разве мешали тебе?

- Я души в вас не чаял!

- Ну?

- Бессмысленно... Не надо... Бывают незадачи в отношениях. Лучше

молчать...

- У честных людей не бывает.

- И у честных. Негоже касаться.

- Стыда боишься?

- Машка-бабашка, отвяжись от папки.

- Ты, Игорешка, маленький. Помалкивай. Ладно?

- Пусть не задирается.

- Отвечу, но не сейчас. Покуда ты в том возрасте...

- Уже в том возрасте, когда пропускают на картину «Ночи Кабирии».

Показала паспорт - и пропустили.

- Имеешь право. А я бы на твоем месте не стал ходить на такие фильмы.

- А жизнь?

- Что - жизнь?

- На жизни не напишешь: «Дети до шестнадцати лет не допускаются».

- Что верно, то верно. Плохо тебе там. Как бритва режешься.

- Там я не режусь. Там меня полосуют, а я молчу.

Собираясь к отцу и затем в пути Маша мечтала выяснить тайну его

исчезновения, обернувшуюся для матери и для нее долгой бедой и мучительной

загадкой. В ее воображении выведывание причины происходило тонко, без

настырности. Она не допускала, что отец будет умалчивать о том, что стряслось

столько лет назад.

Но случилось именно то, чего она никак не ожидала. И в ней поднялось

ожесточенное недоумение, возникшее с малолетства, и она никак не могла