Лягушонок на асфальте (сборник)

стеклянистого лоска. Пальцы и ладонь Паши Белого, который, как потом узналось, ходил

раньше с палкой, реже дотрагивались до физиономии, поэтому она, неполированная,

темная, грубая, ясней смотрелась в охвате глянца.

Приглядевшись к этой физиономии, Вячеслав удивился, что в ней запечатлен

сложный сплав человеческих свойств: проницательность, дремучесть, благожелательство,

вероломное беснование плоти.

Скользнув взглядом чуть ниже, Вячеслав ахнул от удивления и рассмеялся. Тот,

физиономия которого выражала хитромудрую оголтелость, был вырезан дерзко - с

мужским орудием, направленным на зрителя; хлесткое, уморительное озорство Паши

Белого было и в том, что своего голого гигантоподобного мужика он сотворил в сапогах.

Мужик стоял на голове женщины с высокомерно вскинутым личиком. Между ее гордыней

и растоптанной прической, съезжавшей на плечи, было такое смехотворное

несоответствие, что Вячеслав хахакнул в ладони. В глотке Леонида, забивая его дыхание,

толокся смех, поэтому, едва хахакнул Вячеслав, он заряжал с освобожденной

оглушительностью.

Женщина, тоже голая и обутая, стояла на голове человека в фуражке и мундире

военного. Носки ее туфель торчали вверх, указывая на то, что каблуки продавили тулью и

череп, будто всадились в мозг. Ноги военного, почему-то босые, не без застенчивости

примостились на голове балерины, если судить по волнистым оборчатым юбочкам и по

тому, что стояла она на кончике ноги, а кончиком другой, соблазнительно вскинутой,

касалась колена той, удлиненной напряжением.

- У нас дедушкины палки называют охальными, - сказал Коняткин, сияя от

впечатления, произведенного деревянными фигурками на Вячеслава и Леонида. - А между

тем...

Кивком ладони Паша Белый остановил внука: захлопнись.

- Стриг черт свинью, - промолвил он и замолчал: пресекло голос волнение. - Стриг...

Визгу много, шерсти нет.

- Мастак ты прибедняться, дед.

- Не прибедняюсь. Кумекаю над своим трудом. Вверху палки, значится, Гришка

Распутин, под ним царица, она на Николашке, Николашка на Кыш... Дворец он ей

преподнес. Главной дрыгоножкой числилась. Ну, театр, где поют.

- Балерина Кшесинская. Из ее дворца, с балкона, Ленин выступал перед моряками.

- Верно, молодой человек, Кыш... Замахнулся я широко. Просмеять хотел шайку-

лейку-царскую семейку. Коряво вышло.

- Здорово, дед! Слыхал ведь - люди покатывались от смеха. Вышла палка. Резал ты ее

со страстью, точно хмельной.

- Во хмелю что хошь намелю, просплюсь - отопрусь.

- Я, Павел Тарасович, любопытствую, каким манером вы подобрались к Распутину и к

шайке-лейке-царской семейке?

- Издалека тянулось. В третьем, поди-ка, в четвертом году служил в Казани. Книжки

читал по складам, чаще картинки рассматривал. Однова толстучую книжищу пришлось

полистать. Про чего-чего там только не было. Попалась про императора Николашку, про

евонную супругу Александру Федоровну, про их дочек и про всю их царскую шатию-

братию с фрейлинами и гоп-маршалами.

- Гоф.

- Промеж себя, солдатней, мы гыгыкали над придворными чинами. Танцмейстер,

церемо... Тоже чины. Портреты-то его и самоай до того мне глаза промозолили... Тут

форменным образом я аж взвился. На каждом шагу самих выставляют, от кого они

зародились, братьев и сестер... Четырех ссыкух сделали, еще копейка им цена в базарный

день, про этих уж расписывают и тоже отпечатывают. Форменное надругательство. Заело

меня. Унижение. Года, поди-ка, за два до революции приехал на ярмарку в город Троицк.

Пшеничку привез, гусей, козий пух. Сидим с деверем в розвальнях, пьем-закусываем.

Жареное мясо, соленые огурчики на газетке. Как раз в газетке карточка: Гришка Распутин

чего-то распинается, а государыня Александра Федоровна рот до ушей развела,

посмеивается. Оба с деверем поглядываем на снимок. Деверь вдруг и говорит: «Ловко

наша царица: смехом-смехом - и кверху мехом». Опосля как пужанет в дугу, в Христа, в

богородицу... Вот откуда оно тянулось.

После распутинской палки Коняткин показал гостям дедовы работы из бересты:

жокейку, фуражку и калапарэ - башкирский крылатый головной убор, напоминающий

голландскую корабельную шляпу. Готовых сомбреро в избе не оказалось: накануне

выпросили туристы из Перми.

Пока Вячеслав и Леонид разглядывали бересту, Паша Белый сварил на дворовой

печурке куриных яиц, нарезал свежепосоленного свиного сала, намыл огромных

помидоров, слазил в погреб за водкой, где она стояла на льду.

Когда стукались стаканами, мимо окна мелькнула фигурка в цветастом платье.

Вячеслав, которому внезапно захотелось спастись от Тамары, ждал, что в светелке

появится молоденькая девушка и сразу погасит своей красотой его первую, мучительную,