Лярва

«Что это? Кто ползает по мне? Я чувствую их голые хвосты на моём теле, я ощущаю на моей коже их шерсть, их маленькие смешные коготки и колючие смешные усики. Кто это на мне?.. А почему я чувствую некую резь и покалыванье в моём животе? Неужели я уже в операционной? Неужели врачи уже оказывают мне помощь? Да, наверное, это они, это врачи — они борются за мою жизнь! И это значит, что я спасён, что соседи всё же вломились ко мне в квартиру! Сейчас подействует наркоз, я перестану что-либо чувствовать, а очнусь уже после операции, на пути к выздоровлению и к новой жизни!.. Чувствую смешное шебуршание в животе, мне щекотно. Однако же странно: почему операцию затеяли именно там, в животе? Казалось бы, должны были заниматься моей головой и моими ногами. Ох, а вот это уже не щекотно! Это уже больно, и очень больно! Они что, не видят, что я не уснул, что наркоз не подействовал? Господи, почему не действует наркоз? Почему я не отключаюсь? Да неужто они сейчас будут резать меня по-живому?.. Меня кидает в пот. Ох, опять боль!.. Господи, какая ужасная боль в животе! Меня как будто жгут беспощадным, палящим огнём!.. Ещё одна странность: я чувствую боль в животе, но эта боль не от металла, не от скальпеля хирурга. Эта боль похожа… похожа на то… как будто кто-то живой прогрыз мой живот, заполз внутрь и ползает в моей утробе, пожирая мои внутренности!.. Вот я поднимаю голову и знаю заранее, что это последнее движение, на которое я способен. Как только моя голова упадёт, я уже не смогу поднять её повторно. Значит, сейчас, пока я приподнял голову, надо попытаться разглядеть, что у меня там, в животе. Что это: я кричу или думаю, что кричу?.. Какая адская боль!.. Туман, я ничего не вижу. Но вот туман рассеивается, и я вижу! Кто это там шевелится, в моём животе? Я вижу там красную яму, я вижу торчащие из ямы голые шевелящиеся жгуты. Их много, этих жгутов, и они похожи на хвосты крыс. Вот что-то вспучилось над моим животом, оно приподымается, оно сейчас покажется над краем ямы. Господи, как больно! Свирепое пламя бушует внутри меня, и сверлит, и сжигает изнутри моё чрево!.. Но вот то самое „что-то“ показалось над ямой, которую они во мне сделали, вырезали, выжрали, выжгли. Боже мой, да это и впрямь крыса! Я вижу её буровато-алую шерсть, выпачканную моей кровью, вижу её окровавленную поводящую носом морду со злыми глазами! Крысы! Они едят меня! Крысы едят меня заживо! Я умираю, и умираю так страшно, так чудовищно и ужасно, как не должен был умирать!.. Бог, слышишь ли ты меня?! Я не заслужил такую смерть! За что Ты караешь меня ею?.. Скорей, скорей, теперь уже не до боли, надо успеть понять причину, успеть сделать вывод, успеть разгадать Великую Тайну! Итак, я бездарно, я ошибочно прожил свою жизнь. Я ошибался, думая, что защищаю Добро и караю Зло; я был не прав, охраняя слабых и угнетённых; я напрасно вступился за эту девочку. Я наивно считал, что сражаюсь за Бога против дьявола, но на самом деле здесь таилась какая-то ошибка, какая-то досадная, издевательская, вселенская ошибка, какая-то тайна Бога-паука. Из-за неё-то Бог-паук и предал меня теперь на съедение крысам! И не меня одного: был и Освенцим, были и костры инквизиции, были и убитые на войнах дети. Во имя чего? Во имя некоего равновесия в итоге и в конце?

Во имя того, чтобы кто-то что-то понял, надо замучить миллионы безвинных? Но если так, если всё так, если человек обречён умирать в муках, не понимая, почему ему надлежит умирать именно в муках, по какой причине и за что; и если ему так и не соизволили объяснить, в чём заключается та самая Великая Тайна, то тогда что же, какой вывод? Вывод один: такой мир не может стоять, не должен существовать! И раз так, то будь проклят такой мир и такое мироздание Бога! А значит, будь проклят и сам Бог!»

Эта мысль была последнею мыслью Колыванова.

Глава 32

Конец сентября. Сучка

Народ встретил возвращение Лярвы в свой дом «величественным» безмолвием, столь гениально подмеченным классиком.

Поначалу посудачили, конечно, повозмущались, поохали и поахали, сокрушённо покачали головами и повсплёскивали руками. Один по установившейся традиции обвинил во всём правительство; другой, бегая вокруг толстой жены, равнодушно разгадывавшей кроссворды, в очередной раз попенял на слишком мягкие законы и на отмену смертной казни; третий заикнулся даже о том, что «доколе будем терпеть» и «не пора ли наконец и писать», — но, впрочем, все эти речи не пошли дальше словесного сотрясания воздуха. Большинство же жителей деревни были озабочены тем, что усмиряли и успокаивали тех, кто слишком уж громко возмущался и, чересчур уж не щадя себя, потрясал в воздухе кулачками. В числе успокоителей и усмирителей была, кстати, и Зинаида, некогда окривевшая в драке с Лярвой. Наконец, нашлись и такие убеждённые противники «полицейского произвола», суда как такового и государства как такового (среди них был добряк Петрович), которые, будучи по зову совести врагами любой власти, явились в дом к вернувшейся односельчанке даже и с поздравлениями!