Либерализм как слово и символ. Борьба за либеральный бренд в США

В России, как и в США, важно уметь «запрыгнуть в первый вагон», или «попасть в струю». Завладев ярлыком «большевики», Ленин определил восприятие аудитории: теперь о ленинской фракции думали как о фракции, поддерживаемой большинством.

Неслучайно во время войны во Вьетнаме[27] администрация США называла бомбардировки Северного Вьетнама рейдами «защитного возмездия». Такой глагол, как «защищать», имеет более благоприятные коннотации, чем более грубый «бомбить». Ввод войск США в Лаос[28] был «вступлением» – слово, звучащее гораздо более сдержанно, чем традиционное понятие «вторжение». Отступление стало «мобильным маневром», и подразумеваемое значение поражения, таким образом, отчасти потерялось. Поскольку термин «военные советники» начал приобретать негативные коннотации, имиджмейкеры поменяли этот ярлык на «команду доставки наблюдателей»[29]. Убить вражеского шпиона стало звучать более аккуратно – «ликвидировать с исключительным ограничением»[30]. А дефолиация[31] была названа более нейтрально – «программой контроля ресурсов»[32]. В 1968 г. журнал «Ами дайджест», цитируя начальника Военно-судебного управления, утверждал, что противостояние во Вьетнаме представляет собой «международный вооруженный конфликт», а не войну[33].

Не так недавно противники дискриминации по признаку пола признали, что для того, чтобы изменить отношение людей к женщинам и роли женщин в обществе, необходимо изменить используемые слова: председатель комитета (chairman) – это «председательствующее лицо» (chairperson), секретарь больше не «девушка». На первых порах изменение слов может быть только симптомом нового отношения к дискриминации по признаку пола. Но цель этой словесной игры – повлиять на будущее отношение к гендерным стереотипам.

Современные лингвистические исследования поддерживают эту теорию: язык вообще и символы в частности формируют способ мышления людей. Люди думают и говорят, используя слова, и даже когда они думают без использования слов, используя лишь «идеи», язык все равно структурирует их мысли. Изучив языковые модели хопи (язык американских индейцев) и некоторых современных европейских языков (главным образом английского, французского и немецкого), Бенджамин Уорф пришел к выводу, что даже такие весьма абстрактные понятия, как «материя» и «время», «не даны в субстанционально одинаковой форме посредством опыта всем людям, а зависят от природы языка или языков, через которые развились»[34]. Другой лингвист, Эдвард Сепир, по сути, приходит к такому же выводу: «Хотя те, кто изучает социальные науки, обычно считают, что язык не имеет существенного значения, он властно обусловливает все наши мысли о социальных проблемах и процессах»[35].

Важность символа «либеральный»

Все широко распространенные термины важны, однако в определенные моменты времени некоторые символы приобретают особую значимость. Значительную часть политической истории США можно рассматривать как конкурентную борьбу за обладание некоторыми словами. На заре нашей республики гамильтонианцы – те, кто выступал за сильное правительство, – называли себя федералистами, хотя в то время «федерация» означала то, что сегодня означает «конфедерация»[36]. «Истинные федералисты» оказались в тактически невыгодном положении: они были вынуждены вести полемику против федерализма, поскольку приняли ярлык «антифедералистов»[37].

Вскоре после 1800 г. ценность символа «федералист» упала. Отчасти это произошло потому, что исчез предмет для дискуссии: федеральная конституция была принята, и мало кто ратовал за ее отмену. Термин утратил ценность также и потому, что приобрел отрицательные коннотации: из-за жесткости федералистской партии термин «федералист» стал ассоциироваться с ее негибкостью.

Затем полезным словом-символом стала «демократия», потому что следующим на повестке дня был вопрос о демократии. Например, в период «позолоченного века», наступившего после Гражданской войны <1861–1865>, некоторые политики указывали, что при истинной демократии основные экономические решения должно принимать правительство, а не большой бизнес, тогда как сторонники принципа laissez faire[38] утверждали, что истинная демократия представлена в их экономических доктринах[39]. Поскольку сегодня в США практически все верят в демократию, и сторонники как республиканской, так и демократической партии считаются истинными демократами, в том, чтобы объявлять себя демократом, больше нет никакой политической выгоды.