Либеральные реформы при нелиберальном режиме

Из последовательности распространения переделов можно сделать вывод, что в тот период эта практика не оказывала негативного влияния на производительность. Крепостные повинности могли погашаться фиксированным количеством денег или натуральных продуктов, либо трудом. В случае «оброка» крепостной просто уплачивал помещику определенную сумму денег (в ранние периоды плата могла вноситься ремесленными изделиями или продуктами питания)[88], а в случае «барщины» он половину рабочего времени (скажем, три дня в неделю) работал на своем наделе на себя, а остальное время – на помещичьей земле, весь продукт которой доставался помещику. Естественно, что стимулы для упорного и изобретательного труда были больше в случае оброка, потому что весь дополнительный доход доставался крепостному. В результате оброк преобладал в тех районах, где производительность сельского хозяйства отличалась большей изменчивостью, а выгода от разумных экономических стимулов была наибольшей. Практика переделов закрепилась прежде всего в регионах с преобладанием барщины, а уж потом и там, где крестьяне сидели на оброке[89]. Короче говоря, чем меньше в этом районе было значение стимулов повышения производительности, тем раньше в нем приживалась практика переделов, из чего следует, что и сами переделы были косвенной формой признания сравнительной несущественности экономических стимулов.

Далее, в тех областях, где несельскохозяйственное производство имело важное значение, а различия в индивидуальной производительности могли быть достаточно большими, помещики и общины зачастую выбирали менее равномерное распределение земли и налогов. В одной нижегородской деревне, например, налог на богатых крестьян составлял тридцать ставок подушного налога, а на бедных – только полставки, но зато и наделы богатых крестьян были пропорциональны их повышенным налогам[90].

Но действительность была сложнее. Крестьяне, переселявшиеся в Сибирь или на другие приграничные территории и не знавшие над собой никаких помещиков, часто образовывали передельные общины. Возможно, они считали, что уравнительные переделы оправданы достаточно высокой производительностью земли, либо эта идея составляла «часть их культурного багажа»[91]. Но даже если все дело было в традиции, она возникла в ходе истории, в которой не имела никакого значения привязанность крестьян к идее равенства.

С окончанием крепостного права переделы стали менее регулярными, из чего следует, что силы, поддерживавшие эту практику, в основном выдохлись. Но нет согласия по вопросу о том, насколько именно они выдохлись. Тюкавкин указывает на свидетельства того, что, по состоянию на 1910 г., примерно 60 % общин не знали переделов с момента окончания крепостного права, т. е. с 1861 г., но процесс был неравномерным, а в некоторых районах этап «выкупа» (см. ниже) начался только в 1883 г.[92] Но есть и другого рода свидетельство. Обычно переделы основывались на данных переписи, а в период 1858–1897 гг. переписи не проводились[93], что и может служить объяснением затухания переделов в этот период. В выборочном обследовании, охватившем 400 общин центральных и средне волжских губерний, Вольное экономическое общество обнаружило, что более 90 % общин провели передел за период с 1895 по 1910 г.[94]

В жизни русской деревни были черты, способствовавшие поддержанию тех же мер уравнительного перераспределения, которые нам известны по обществам охотников-собирателей: число жителей не столь велико, чтобы усердным работникам трудно было выявить отлынивающих и принудить их к взаимности; члены семьи жили в пределах географической досягаемости; избыточную продукцию хранить долго трудно. Хотя все это соответствует роли общины как покровительницы вдов, сирот и других своих членов, от которых временно отвернулась удача, все это слабо связано с переделами самой земли. Переделы проще всего объяснить существовавшей в России налоговой системой и системой сельского хозяйства, в которой ущерб, наносимый переделами производительности, был невелик. Повторим еще раз, что истоки и история переделов в России не свидетельствуют о наличии у крестьян глубоко укорененной враждебности к частной собственности и к рынку; скорее это был просто их ответ на исторические обстоятельства, который мог бы быть выбран и вполне индивидуалистическим народом.

Семейная собственность против личной