Либерия

Выйдя на центр танцпола, Гена остановился, поднял руки вверх (при этом из-под задравшейся майки выглянуло внушительное пузо) и начал выписывать бедрами замысловатые фигуры. Фанта смотрела на него, растерянно открыв рот. Африканцы показывали на Гену пальцами и снимали видео на своих мобильниках. А Гена самозабвенно продолжал демонстрировать свои хореографические изобретения: то обнимал себя обеими руками, то драматично раскидывал их в стороны, то гладил себя пальцами по лицу, а с финальным аккордом зажигательной африканской песни грохнулся перед Фантой на колено, театрально протянув ей ладонь, как влюбленный рыцарь.

Минуту спустя Гена кричал мне на ухо, издавая запах перегара и пота:

— Скажи ей, что в Тель-Авиве я считаюсь лучшим танцором города... Да я знаю, что уже это говорил... Ничего, скажи еще раз... Эти дуры — они все тупые, как овцы, им надо все по пять раз повторять... Переведи, что я учился танцевать в лучшем шоу-балете мира, просто обычно я стараюсь этого не показывать...

"Не шляпа красит человека, а человек шляпу, — говорил я себе. — То же самое можно сказать и про работу. Тебе светят хорошие деньги. Тем более, выбора у тебя все равно нет. Делай, что говорят, и не выебывайся".

Однако же я по-прежнему не мог отделаться от ощущения, что мне приходится копаться в чужом дерьме... Что я уже залез в него по локоть... Что я погружаюсь в него все глубже и глубже, по самую макушку...

"Ладно тебе, бывают работы намного хуже этой, — продолжал я убеждать себя. — Например, у этих проституток на танцполе, которые изо всех сил стараются создать иллюзию красоты и волшебства в надежде, что их ягодицы заинтересуют какого-нибудь пожилого американца".

*******

Было около трех часов ночи, когда, опустошенный и злой, я толкнул входную дверь клуба и вышел на улицу. Когда дверь захлопнулась за моей спиной, я с удовольствием отметил, что этот бесконечный, бессмысленный, мучительный музыкальный паралич, состоявший из стандартных ритмических обрубков, наконец-то стал на порядок тише, и я даже был в состоянии услышать собственный голос, произносивший все известные мне матерные выражения в русском и английском языках.

Несмотря на столь поздний час, воздух снаружи был по-прежнему горячим, влажным и ощутимо тяжелым. Надо мной переливалась разноцветными огнями неоновая вывеска. Окружающий мир, сколько хватало взгляда, был погружен в темноту. Я на пару секунд застрял на крыльце, пытаясь вспомнить, в какой стороне стояла машина, и еле устоял на ногах, когда из клуба наружу вывалились Гена и Фанта, обнимаясь и хохоча.

Сойдя с крыльца, мы оказались в почти полной темноте.

Не успели мы пройти и нескольких шагов, как нас облепила галдящая толпа:

— Начальник, мы все это время сторожили твою машину! Что ты нам за это дашь?

— Друг, у меня для тебя кое-что есть, смотри сюда!

— Эй, мистер белый, где ты подцепил эту африканскую курицу?

Мы медленно пробирались сквозь сплошной человеческий кустарник из грязных, липких, вонючих худых тел. Нас хватали за руки, махали ладонями перед лицом, преграждали дорогу. Фанте доставалось побольше нашего: ее хватали за ягодицы, щипали за грудь и дергали за волосы, сопровождая все это грязными шутками. Девушка яростно отбивалась, раздавая оплеухи и осыпая оборванцев грязной руганью.

То, как нас встречали у клуба пару часов назад, было ерундой по сравнению с этим кошмаром. Тогда мы были кинозвездами, прибывшими на церемонию вручения "Оскаров": мы шли по ковровой дорожке под вспышками фотокамер, и к нам любой ценой хотели прикоснуться навязчивые поклонники. Теперь, когда мы собрались уезжать домой и эти несколько моментов по пути от дверей клуба до машины для местной шпаны были последним шансом что-то от нас урвать, мы превратились в серийных убийц, которых, сразу же после объявления обвинительного приговора, вывели из здания суда к бесновавшейся толпе, пылавшей от праведного гнева и стремившейся предать нас мучительной смерти прямо здесь, чтобы покарать за совершенные преступления и лишить возможности провести свои жизни в камерах пожизненного заключения за написанием мемуаров и размышлениями о неисповедимых путях Господних.

Мы уже почти дошли до машины, когда один из оборванцев внезапно протянул руку к моему сердцу, как будто намереваясь вырвать его из моей груди — как любят делать мастера кунг-фу в китайских боевиках, — но вместо этого быстрым движением засунул пальцы в нагрудный карман моей рубашки, оторвал его вместе с лежавшей там стодолларовой купюрой и растворился в толпе, плавно нырнув под ноги своих товарищей.

Все это произошло так быстро, что я пару секунд стоял с открытым ртом, пытаясь понять, что случилось, а затем заорал и стал яростно расталкивать толпу, надрывно и хрипло матерясь. Я готов был задушить вора голыми руками, если бы смог его поймать... Но кто именно был этим вором? В темноте все оборванцы казались совершенно одинаковыми; я хватал за шиворот то одного, то другого, но никак не мог понять, кто из них совершил это варварское нападение на мой карман.