Либертанго

– А в том смысле, что с месяц я на нее поработал – сотню, скажем, баксов получил. Ну, думаю, круто: полгода до Парижа осталось! И вот подъезжаю раз к дому, а там сволочь какая-то бутылку кокнула, донышко валяется. Зазевался и – хлоп! – колесо в лохмотья. Как раз на новое колесо, считай, за месяц и заработал. И узрел я знак, и прекратил с цветами этими канитель. Ибо было мне откровение, что в Париж я такими путями не попаду. Аминь.

– Ладно, не расстраивайся, дался тебе этот Париж! А чего именно Париж?

– Русские всегда хотят в Париж. Традиция такая с давних времен: «увидеть Париж и умереть».

– «Увидеть Рим и умереть» – так, по-моему, говорится.

– Это у вас – древних римлян – так говорится. А у нас – у русских, – Макс стукнул себя в грудь, – именно «Париж». Илья Эренбург так сказал – типично наш, русский пацан. Или вот ваш Хемингуэй: «Праздник, который всегда с тобой» – тоже про Париж.

– Хемингуэй – это очень… серьезная литература, я не читала.

– Вообще-то, есть мнение, что Хемингуэй сильно выигрывает в переводе на русский. Так что в переводе на иврит может и проиграть. Дай-ка вспомнить… ты, кажется, говорила: из всех американцев – только Марк Твен.

– Ну да, его в школе проходят. И рассказы Сэлинджера еще. А чем плох Марк Твен?

– Он прекрасен. И Сэлинджер тоже. Только литература существует и за пределами школьной программы. А вам бы только рыбку-бананку ловить! «Гекльберри Финна» я, кстати, недавно перечитывал – великая вещь однако. Как они там – по Миссисипи, да на плоту!

Макс заказал еще по граппе.

– А я бы в Амстердам съездила, – сказала Ципи.

– Травки покурить?

– Ну, не знаю… В Амстердаме бы я, наверное, попробовала.

– Зачем же далеко ехать? Можно здесь курнуть.

– Здесь???

– У меня дома. Имеется отличная ганжа. – (На днях Петя Чел заходил проведать Макса на новой квартире и оставил скромный подарок.)

– Ну…

– Видно, день такой: всё по первому разу. Свинину ты уже поела…

– Свинину поела… Что ж… Если приглашаешь…

Вышло несколько неожиданно: Макс действовал спонтанно, без задней мысли и дальнего прицела. Но время было недетское, и ситуация приобретала неоднозначный характер. Впрочем, с Ципи ему было легко, Лане он никогда ничего не обещал и был, как ему представлялось, открыт любому повороту событий.

– Ты что, садистом заделался? – удивилась Ципи, спустившись за Максом в его полуподвальную студию.

Макс демонически расхохотался и снял со стены плеть:

– Сейчас накачаю тебя наркотиками и буду… пока еще не решил «что».

Макс передал плетку Ципи, а сам взял бонг, который под чутким руководством Пети Чела смастерил из пол-литровой бутылки и авторучки. Налив воды, он поместил в раструб несколько буро-зеленых крупинок конопли.

– Смотри и запоминай. – Щелкнув зажигалкой, Макс приник к горлышку.

Ципи присела возле него на диван и завороженно наблюдала, как бурлит вода и молочно-белый дым заполняет бонг. Когда бутылка вновь стала прозрачной, Макс задержал дыхание, а затем медленно выпустил струю дыма в потолок.

Положив в раструб новую порцию, он передал бонг Ципи. Та с непривычки закашлялась, но в общем всё получилось.

Затем Макс повторил процедуру, после чего поставил в стереосистему диск: Малкольм Макларен – альбом «Paris».

– Что-то не действует, – нахально заявила Ципи.

– Не так быстро. Это же не свинина. Та сразу действует: раз! – и ты уже не еврей. А чтобы торчком стать, нужно подождать… несколько минут.

– Да… – с сомнением глядя на Макса, покачала головой Ципи. – Всё бы в тебе хорошо, но какой-то ты… шалопут. Помнишь, как мешок с «бомбой» пнул? Нас же тогда самих выпинуть с работы могли.

– Но это же был мешок с мусором! А я не могу относиться к мусору, как к чему-то иному. Лицемерие мне претит – на этом стою! – У Макса, по-видимому, началась стадия речевого возбуждения. – Нет, я могу, конечно, если мне за это платят – ну да, верно, нам за это, по большому счету, и платили – назвать черное белым. Но моя естественная реакция при виде мешка с мусором – его пнуть. Ибо другого он не заслуживает. И потом – обрати внимание – нас таки не выгнали. Значит, я сделал правильно.

– Просто повезло, – отрезала Ципи. – Ну ладно – тогда. А теперь? На нынешней своей работе ты ведь тоже не утруждаешься, как я поняла.

– Это точно – на нынешней работе в безделье я превзошел себя.

– Во-во. А перед этим еще и армию закосил. Почему это я должна в армии служить, а ты – нет? Да ты – саботажник! – Ципи вытянула в сторону Макса обвиняющий перст.

– Ну да, я – саботажник! – обрадовался Макс. – Хотя – с какой стороны смотреть. Вот я тебе расскажу: у нас, в смысле – у русских, был такой шпион в Германии, мой тезка, между прочим – Макс фон Штирлиц. Ну, там, вообще: война, немцы, Гитлер – ты в курсе, нет?

– Где уж мне, – сказала Ципи. – У меня дедушка, между прочим, погиб в концлагере.

– Понятно. Итак, Штирлиц: он там работал в своем гестапо, фашистам изнутри гадил. А в армии немецкой и вовсе не служил никогда.

Макс отлично знал, что Штирлиц работал не в гестапо, и вообще был литературным персонажем. Но это не имело значения: для него Штирлиц был живее иных «живых».