Либидо с кукушкой. Психоанализ для избранных

– Только по твоему рецепту, – прикрыла глаза дама и провалилась в полудрему, пока Озерская бегала за чашками, чайником, заваркой и главным компонентом (конечно же, виски).

– Знаешь, Розалия, я не имею права обсуждать пациентов с кем-либо. Особенно с родственниками… – миниатюрный столик передвинулся из угла к креслам и приготовился к ритуалу дружеского чаепития.

– Неужели ты думаешь, что я буду тратить столько времени на дорогу ради той информации, которую уже знаю? И которую знаешь ты. Это же все при мне происходило. И происходит. Надеюсь, у вас тут нет пожарной сигнализации, – не открывая глаз, Роза принялась набивать черным табаком потрепанного вида трубку, единственного невредимого свидетеля всех ее закулисных разговоров. Альтберг затянулась. – Приятное воспоминание из Аргентины. Табак без всяких примесей, ароматизаторов и прочей акробатики.

Светлана поняла: ее старая знакомая пришла в качестве пациентки. Значит, скоро пойдет черный снег. На горе засвистит стая раков. Или пингвинов, на крайний случай.

Неужели это тот самый шанс дважды попытать удачу во взломе хитроумной шкатулки семейного психоза? Но как не хотелось этим шансом пользоваться! Страх, не открывай личико. Страх, ты уже был назван по имени. Не заставляй лечить тебя дважды.

– Ее творчество? – Розалия бросила брезгливый взгляд на бумажную мозаику, так и не убранную с большого стола. – Не удивлена. Лена последний месяц только и делает, что рисует. Безвкусно, криво, грубыми мазками, без всяких правил композиции. Но что-то в ее мазне заставляет ходить и оглядываться. Тут она постаралась на славу. Ну и физиономия…

Светлана бросила взгляд на пазл, на эту последнюю каплю в аффектной чаше Елены. Из хаоса жирных черных линий смотрело чье-то лицо, если можно было так назвать этот гротескный образ. Нечто мерзкое, злобное, перекошенное, сшитое из лоскутов плоти и политое смолой. Образ, сотворенный не перепуганным мальчиком, но его заботливой матерью.

– Видишь? Неизвестно, что она может сделать с Димой. Со мной.

Альтберг снова затянулась.

– Согласна. Состояние Елены вызывает серьезные опасения.

– Да какая там Елена?! Разве в ней дело? – Альтберг устало посмотрела на дно своей чашки. – Нам всем не дает покоя эта мерзкая чучелка. Каждую ночь прыгает по коридорам особняка, роется в шкафах и противно хихикает.

Глава 4 Опасная теоретическая организация

Научный труд является не просто рабским, но и увечным. Нужды, которым он отвечает, чужды познанию.

Батай

. Метод медитации

4.1. Карлик Поппер и философский цемент

Два довольных клиента и несколько житейских приемчиков – это очень хорошо и замечательно, но любой серьезный ученый или просто гражданин заподозрит неладное. Почему мы пытаемся выдать единичный успех за системное явление? Критерий научного эксперимента – это воспроизводимость. В том числе вне кабинета.

Удачный прием, кунштюк – это одно. Систематическое наблюдение нового феномена – другое. Какое право мы имеем претендовать на научность? Почему до сих пор не смирились с «антинаучностью» психоанализа? Потому, что в антинаучности нас обвиняет только один распиаренный философ – Карл Поппер. Несчастный чудак положил жизнь, чтобы выдумать аргумент против научности психоанализа Он же придумал открытое толерантное общество – великое бедствие, следы которого придется ликвидировать не одному поколению центристов[32].

Поппер считал, что научная теория, если хочет сохранить свою научность, обязана сама искать для себя экспериментальные опровержения. Как вам это нравится? Ученый придумал прекрасную модель, которая работает. Пусть себе сидит, развивает, использует, другим предлагает. Но нет. Нужно тратить время на искусственное изобретение эксперимента, который опровергнет теорию. А справку о том, что не верблюд? А ключи от квартиры? Если для теории нельзя придумать механизма опровержения, то по Попперу такую теорию нельзя считать научной.

К счастью, ученые успешно наплевали на идеи Поппера (если вообще слышали об этом проходимце). Современная наука, особенно квантовая механика, давно отбросила устаревшее требование опровержимости. Зачем, когда способность к прогнозированию и практическое применение говорят лучше любых филососфсих измышлений? Наконец, сама теория фальсификации является неопровержимой (нефальсифицируемой), не соответствуя собственному требованию. Жернова истории постепенно превращают дурное наследие Поппера в костную муку.