Личная нескромность павлина

Я давно миновала последние строения, но пейзаж не налаживался, тянулись и тянулись обезображенные окрестности. Все вокруг было как после обыска, разворочено, вспорото, сдвинуто со своих мест. Валялись груды дренажных труб, керамические черепки, битый кирпич. На поверхности оказались вывороченные из-под земли валуны, корни деревьев. Пустые кабельные катушки съехали в ямы. Никто их отсюда не сдвинет, некому да и невозможно рассовать все по местам.

Дорога раздваивалась. Кажется, здесь надо сворачивать влево, тогда скоро должен быть большой сарай, набитый доверху сеном. Здесь в прошлом году мы с Владимиром Федоровичем сделали первую остановку.

Показался сарай с распахнутыми воротами, сено было подобрано подчистую. Отсюда до тока еще километров двадцать.

Я вспомнила разговоры в машине, когда вчера ехала со станции. Попутчики обменивались новостями. Пьяный утонул в реке, на ферме Грозный норму сена урезали. Зоотехник распорядился выпустить скотину на воздух, тощие коровенки, увязнув в грязи, падали, не в силах подняться. Вдруг захотелось посмотреть самой, как вылезает на свет Божий перезимовавшая скотинка. Свалявшаяся шерсть, разъезжающиеся в грязи ноги, оцепенело опущенные головы или, наоборот, телячьи задранные хвосты, веселая припрыжка, крутая остановка, внезапный разворот и снова галоп.

В Астафьево я приехала вчера, и все в доме тетушки было по-прежнему. Как всегда, мне была отведена большая комната. Зимние рамы были выставлены, окна вымыты к майским праздникам, на подоконниках, на полу моей комнаты стояли ящики и тазы с зеленью помидорной и капустной рассады. Празднично блестели чистые стекла, за рекой расстилались освободившиеся от снега голые холмистые поля, шумела вода у полуразрушенной мельничной плотины. Всякий раз, приехав в деревню и спустившись к дому, который стоял под горой у самой реки, я удивлялась какому-то ровному и мощному гулу и только в следующий момент вспоминала: ну конечно, как я могла забыть чудесную плотину, усаженную тополями, и шаткий мостик через бурлящий поток, пойдешь через мост — не упади в воду, говорили всегда детям.

Однако скоро должно показаться Вакарино, а там до Ершова болота, если идти правильно и найти нужную просеку, ходу часа два.

Жива ли Вакаринская барыня?

Прошлый год мы так к ней и не завернули, прошли полным ходом мимо бывшей деревни Вакарино — развалин каменных фундаментов, обвалившихся колодцев, скворечников без крыш, добротно прилаженных к березам, а на угоре, перед единственным во всей округе домом, заметили ее, четкую на фоне вечереющего весеннего неба фигурку; показалось, она тогда даже ручку приложила ко лбу, разглядывая нас, прохожих людей: телогрейки, котомки на спине, высокие сапоги и блестящие ружейные стволы за плечами.

Ну ладно, на подслух я опоздала, место это верное, слетятся обязательно, вот успею ли вообще туда до наступления ночи? Подмораживало, лужи затягивались ледком, комья грязи затвердели и даже под сапогом оставались крепкими.

Небо полностью прояснилось, поднялся ветер, кажется, глухарь вообще не запоет, а если запоет, то бесшумно при таком хрусте к нему все равно не подобраться. Не переночевать ли в Вакарине, утром поохотиться на тетеревов и, если погода переменится, ждать следующей ночи.

Я свернула с дороги и пошла к одиноко стоящему на угоре дому. Мертво и страшно горела поздняя заря в единственном на всю деревню черном окне, последнем окне деревни Вакарино.

Дом казался нежилым. Ветхое крыльцо было заставлено какими-то кольями. Я разобрала нагромождения, поднялась на ступени, постучала в дверь. Никто не отзывался. Неужели ушла? Наверное, спит. Заглянула в окно. Открой, хозяйка! Застучала сильнее. Никакого ответа. Шумел поднявшийся к ночи северный ветер. Перед домом на пне я заметила брошенную рогожу, опрокинутое ведро вздрагивало при каждом порыве ветра. Снова подошла к окну, по-прежнему отсвечивающему неподвижной северной зарей; прижав лоб к стеклу, попыталась вглядеться в глубь темной избы.

— Пустите, Елена Александровна, заезжего человека, — я потопталась и добавила: — Съезжинская мельничиха привет передает!

Вдруг в избе что-то стукнуло, и она рявкнула:

— Что надо?

— Да вот шла на Ершово болото да опоздала. Пустите погреться.

Наконец хозяйка открыла и впустила меня. Она засветила керосиновую лампу, я сняла ружье, поставила его в угол, бросила на пол котомку и села на лавку.

— Оно не стрельнет? — спросила хозяйка. Голосок у нее был слабый, невыразительный. — Ты чья будешь?

— Из Астафьева, к своим приехала.

— А я уже с топором стояла у двери, — заговорила она быстро.

Это была скорая на язык невнятная тараторка, то ли девчонка, то ли старушка, с русыми волосами и наливными, как яблочки, красными щечками.