Личная терапия

Мне перед ним несколько неудобно. Работа, которую я для него буду делать, в действительности займет одну-две недели. Ну, в самом неблагоприятном случае – что-то около месяца. Растягивать ее на полгода, с моей точки зрения, просто – морочить заказчику голову. Мне от этого, честное слово, не по себе. С другой стороны, выхода у меня нет. Оплата идей, вообще нематериальной работы – вопрос очень болезненный. Здесь, к сожалению, все поставлено с ног на голову. Если я честно признаюсь, что такое исследование займет две недели, то и заплатят мне тоже за две недели, пусть в результате я предложу хоть новую теорию относительности. Не понимают у нас пока, что значит платить за идею. Пока не включаются. Вот и приходится идти на всякие хитрости. Час превращать в целый день, неделю – в месяц. То есть, фактически, размазывать манную кашу по чистой тарелке. Это – мера исключительно вынужденная. И все равно я чувствую себя очень неловко.

Салецкий принимает мое молчание за согласие. Он нажимает вызов, и в дверях появляется секретарша.

Салецкий просит ее принести бланки.

– Договор, если не возражаете, мы оформим прямо сейчас, – говорит он.

Домой из фирмы я возвращаюсь пешком. Это минут сорок пять – пятьдесят, но мне необходимо время, чтобы собраться с мыслями. Правда, никаких особенных мыслей мне в голову не приходит. Я лишь достаточно равнодушно констатирую тот неожиданный факт, что теперь у меня есть в запасе по крайней мере полгода. Я вовсе не рассматриваю работу, предложенную Салецким, как некую перспективу. Это мне не по профилю и с окончанием договора я, скорее всего, в фирме не задержусь. Хотя, конечно, и поручиться тоже нельзя. Жизнь – штука непредсказуемая. Она иногда выписывает какие-то удивительные зигзаги. Вдруг я еще стану крупным предпринимателем? Вряд ли, конечно. Я просто не подхожу для деятельности такого рода. Однако в качестве некоего промежуточного периода версия фирмы меня вполне устраивает. Причем я отчетливо представляю, как это будет дальше. Я начну все больше влезать в работу, погружаться в нее, осваивать новый материал, знакомиться с делом, с людьми, проникаться их интересами; институт, «ностратическая проблема», Мурьян – будут постепенно оттесняться на периферию. Они начнут выцветать, забываться, утрачивать какое-либо значение. И, наконец, навсегда растворятся в мерцающем мареве прошлого. Именно то, что и требуется. Главное – продержаться еще какой-то период, не поддаться депрессии, не утонуть в ее душной трясине. Мне кажется, что я смогу это сделать.

Правда, все мои благие намерения едва не летят к черту, когда я поворачиваю на Невский проспект. Здесь, как всегда, многолюдно, шумно и, кажется, даже светлее, чем в прилегающих улицах и переулках. Транспорт плывет по проезжей части непрерывным потоком, и таким же непрерывным потоком, слегка толкаясь, стремятся по тротуару прохожие. Мелькание лиц, мелькание разнообразных одежд. Впечатление – будто сюда собралась чуть ли не половина города.

И вот тут, задержавшись у перехода, на котором красный сигнал светофора как раз сменился зеленым, я краем глаза вдруг замечаю что-то знакомое. В первую секунду я как-то даже не понимаю, кого я вижу, но уже в следующую – горячим толчком крови в виски – догадываюсь, что это Геля. Она – в синей куртке, распахнутой, несмотря на то, что сегодня довольно прохладно, в ярком красном шарфе, свисающем чуть ли не до колен, с сумочкой через плечо, из которой высовывается ребристая ручка зонтика, необычно веселая, жизнерадостная, сияющая, смеющаяся; не похожая на себя, как будто только что родилась заново. Однако главное, что я отмечаю с тем же внутренним горячим толчком – она не одна. Рядом с ней парень – тоже в распахнутой куртке, тоже – в шарфе, прочерченном желтыми полосами. Вот он наклоняется и что-то шепчет ей на ухо. Геля же поднимает лицо, и губы у нее чуть приоткрыты, будто для поцелуя. Вместе с лавиной прохожих они ступают на переход, еще секунда-другая и их заслоняют чужие плащи, пальто, плечи, спины…