Личная жизнь шпиона. Книга первая

Перекинувшись парой слов с дежурным, милиционеры, даже не взглянув на нее, ушли обратно на улицу и не вернулись. Мужчина лежал и не шевелился, возможно, у него больное сердце или диабет, но всем плевать на человека, пусть лежит и умирает. Она вглядывалась в его благородное бледное лицо и думала, что он похож на дирижера симфонического оркестра Эрнеста Селиванова. Это наверняка он… Селиванов ведь болен диабетом, вот почему он без сознания.

Тут мужчина зашевелился, застонал, грубо выругался, снова застонал и перестал шевелиться. По помещению поплыл запах мочи и еще чего-то неприятного, какой-то отвратительной грязи. Она смотрела на открытый рот мужчины, похожий на гнилое дупло, из этого дупла вывалился синий язык. Теперь в сердце не было сострадания, а только ненависть, она закрыла глаза и прошептала:

— Что б ты сдох, алкаш вонючий.

* * *

Допрос Игнатовой закончился поздно вечером в понедельник. У отделения милиции ее ждала черная “волга”, которую прислал муж Геннадий Наумович Корсаков, ученый, директор одного из крупных научно-исследовательских институтов. Позже, когда совсем стемнело, он и сам приехал на такси, ждал жену расхаживая взад-вперед по тротуару, что-то бормоча себе под нос, иногда останавливался, один раз решился зайти в отделение, но долго там не задержался. Вышел и снова долго ходил.

Это был высокий статный мужчина с гривой седых волос, но совсем не похожий на старика. Наконец, Вера Ивановна вышла из дверей, кинулась к нему и повисла на шее. Орлов вышел следом, стоял и наблюдал трогательную сцену встречи блудной жены с любящим мужем. Всмотревшись в лицо без пяти минут академика, освещенное фонарем, Орлов вздохнул и покачал головой.

Он позвонил в НИИ, где работала Вера Ивановна Игнатова и поговорил с начальником секретного отдела и секретарем парторганизации, сказал, что никаких претензий комитетчики к Вере Ивановне не имеют, к работе ее можно допускать.

* * *

Орлов распорядился, чтобы парочка толковых оперативников поискала в Москве людей, которые были упомянуты в показаниях Игнатовой. Одного типа, некоего Славу Мельмана, он же Константин Бортник, вычислили быстро, судя по милицейской картотеке, это был мужчина за сорок, без определенных занятий, привлекавшийся по уголовным статьям. Постоянного места жительства он не имел, снимал комнаты или квартиры, переезжая с места на место. Пробили свежий адрес.

На звонки никто не открывал, с трудом нашли хозяйку, тетку с золотыми зубами лет пятидесяти, вместе с ней поехали на съемную квартиру, — там никого. Тетка пояснила, что квартирант съехал пару месяцев назад. Его физиономия сразу показалась сомнительной, какой-то гнусной, а сердце словно чувствовало беду. И точно, хозяйка как в воду глядела, — не досчиталась чашечки из импортного сервиза и пепельницы из штампованного стекла. Дивной красоты была пепельница. Не могут ли правоохранительные органы оказать помощь в розыске похищенных вещей?

Глава 17

Сигналом к встрече с помощником прокурора Борецким должна была стать открытка, которую у себя в ящике найдет Разин. Но неделя шла за неделей, открытку не приносили. Наконец, однажды утром, Разин вынул из ящика открытку с веткой сирени. Какой-то Николай Иванович поздравлял с днем рождения некую Дусю, впрочем, текст не имел значения. Найденная открытка с цветами — знак того, что помощник Генпрокурора Глеб Борецкий и Разин в следующую пятницу встречаются в ресторане «Прибой».

Разин вернулся в квартиру и стал думать о завтраке, когда позвонили из Ясенево и попросили приехать в отдел кадров, надо привезти фотографии на новое удостоверение, если фотографий нет, они что-нибудь придумают. И еще появился вопрос по анкете, которую Разин на днях заполнил, то ли ошибка, то ли что… Он нашел в серванте несколько черно-белых фотографий шесть на четыре, положил в кейс копию старой анкеты, свидетельство о рождении и еще кое-какие бумаги.

В Ясенево Разин на машине проследовал через две вахты, за второй периметр забора, вошел в подъезд для начальства, поднялся наверх отдельным лифтом, которому не имеет допуска служивый люд и офицеры ниже полковника.

В пустом кабинете без окон его ждал кадровик полковник Борис Старостин, человек с лицом болезненно-бледным, похожим на ноль, вечно печальный, в темном костюме и галстуке, будто с работы собирался не домой, а на чьи-то похороны. Почему-то новым фотографиям Разина он обрадовался, даже улыбнулся, а улыбался он нечасто. Открыл папку с анкетой, поводил по ней пальцем и сказал, что в двух местах есть помарки, в одном месте исправление, еще в одном ошибка. Старостин не формалист, не бумажная душа, но правила есть правила. Анкету придется переписать.

— Вот тут, в графе, где нужно указать родственников, которые во время войны попадали в немецкий плен или находились в лагере для перемещенных лиц… Вы пишите «не имел», а надо «не имею». В настоящем времени, не в прошедшем. Мелочь, но в глаза бросается. Можно ручку такую же подобрать и попробовать исправить. Но не хочется, это ведь важный пункт. Понятно?

— Да, да, конечно.