Личник

Когда Буров, предварительно осмотрев коридор, выскользнул за дверь, я повернулся к мадам Динесс, которая с нескрываемым любопытством наблюдала за нашим разговором с секретным агентом.

– Что же, Аглая Павловна, вот и ваше время пришло. Придётся быстро и много поработать, – улыбнулся я женщине-фотографу.

– Сколько листов? – деловито спросила меня Динесс.

Я быстро пересчитал уголки листов в стопке и ответил: «Сорок два».

– Около двух часов работы. У нас есть столько времени, Тимофей Васильевич?

– Надеюсь, что есть, но лучше бы нам поторопиться.

– Тогда помогайте, – Динесс решительно взяла первый лист из стопки и направилась к стоящему рядом с камерой штативу. – Сейчас я вам покажу, как надо крепить лист. Остальные будете располагать для съемки сами.

Через пару минут в номере начался стахановский труд по фотографированию бумаг майора Фукусимы. Пришлось даже приоткрыть окно, чтобы не задохнуться от дыма после вспышек магния. Пересняв все листы, сделали ещё четыре снимка разворотов любовного романа, страницы которого были наиболее заляпаны, и книга там легко раскрывалась. Потом Буров всё аккуратно вернул на место. До времени «Ч+3», когда должна была закончиться встреча японского дипломата и цесаревича, оставалось ещё полчаса, поэтому мадам Динесс, стараясь её не засветить, через черный вход отправили со всем оборудованием в сопровождении поручика Чижова в ателье. Я же направился к себе, чтобы переодеться и узнать новости у Тура и Лешего, которые были сегодня личниками цесаревича на его встрече с Фукусимой.

– Знаешь, Ермак, я бы не хотел с ним встретиться в открытом бою. Как ты говоришь, волчара ещё тот, – делился со мной впечатлениями Тур. – Двигается мягко, свободно, будто плывёт над полом. И взгляд такой, контролирующий всё вокруг. Правда, после того, как вошёл в кабинет к цесаревичу и поклонился ему, несколько шагов до стула, на котором должен был сидеть во время встречи, сделал каких-то странных.

– Я тоже это заметил, – вклинился в разговор Леший. – Левая рука на рукояти сабли, правая на поясе. И какая нога шагает вперёд, такое же плечо выносится. Это что-то означает, Ермак?

– Это нанба-аруки или буси-аруки, то есть походка самурая. Предполагает, что вместе с правой ногой выносится и правая рука, а с левой – соответственно левая. Такое движение не перекручивает тело и не вызывает болтания мечей из стороны в сторону при ходьбе или беге. Раньше японские самураи носили на левом боку заткнутые за пояс два меча, общим весом более четверти пуда. А ходить приходилось много. Лошадей в Японии было мало. Вот и придумали такую экономичную походку.

– И где ты об этом узнал? – поинтересовался Леший, он же Владимир Лесков.

– Джунг Ли надо было внимательно слушать, – ответил я.

– Нет, я от него такого не слышал, – немного поразмыслив, произнёс Тур, или Верхотуров Антип.

– Я тоже, – подтвердил Леший.

– Значит, об этом он мне одному рассказывал, когда с Мэй Лин у меня дома жили, – сказал я. – В общем, в период Мэйдзи, когда проклятые гайдзины[3] открыли Японию и стали перестраивать её под себя, многие самураи такой «аристократической походкой» выказывали презрение иностранцам.

– Это чего же получается, этот япошка презрение нашему государю наследнику выразил? – возмутился Тур.

– Не знаю, Антип. Может, презрение. А может быть, забылся или разволновался и из-за этого прошёлся походкой самурая. Он родом из очень старого и известного японского клана. Если сравнивать с нашей историей и князями, чуть ли не Рюрикович.

– Вот это да! – от удивления Леший присвистнул.

– Ладно, спасибо за информацию, браты. Пойду к Головачеву, хочу пару казаков в охрану фотоателье поставить. Что-то у меня на душе неспокойно.

– Чуйка заговорила? – серьезно спросил Тур.

– Пока нет, но как-то тревожно.

– Отправь кого-нибудь из нашего десятка, – посоветовал Леший.

– Вы все сегодня в графике дежурства. Не будем его нарушать. Всё, я пошёл.

Найдя Головачева, договорился с ним о выделении четырёх казаков для охраны фотоателье мадам Динесс. Двое должны были охранять днём, а ещё двое ночью. Сам не знаю почему, но чувство тревожности возрастало.

Сотник Вертопрахов из взвода амурцев выделил четырех казаков-односумов из станицы Пояркова, причём двое были братьями-близнецами. С первой верховой парой казаков я на дежурной смирной кобылке, закреплённой за канцелярией наместника, отправился к Аглае Павловне.

Фотосалон был закрыт. На стук в дверь её открыл поручик Чижов.

– Александр Павлович, принимайте подкрепление, урядник Столетов и казак Забелин. Дмитро или Пётро?

– Дмитро, ваше благородие, – соскочив с коня и взяв его под уздцы, ответил один из братьев-близнецов.

– Это зачем, Тимофей Васильевич? – удивлённо поинтересовался поручик.

– Не помешают для охраны, Александр Павлович. Что-то на душе у меня маятно. Беспокоюсь, а от чего – не пойму. Вроде бы всё удачно прошло, – я нервно передёрнул плечами, посмотрев по улице вправо и влево. – Как долго печатать будете? Что Аглая Павловна говорит?

– Часов до одиннадцати вечера точно провозится. Это её слова, – ответил поручик.