Личное счастье

– Конечно, за руку. И в милицию. А уж там тебе – всё. Сеанс окончен! И правильно. Не лезь в чужой карман.

– А тогда как же? – растерялся Антон.

– Эх, догадки у вас ни у кого нет. Попросить надо. «Дяденька, дайте две копейки! Шел за хлебом, потерял, теперь не хватает, от мамки попадет!» Вот и все. Кто же две копейки пожалеет? Пожалуйста! Ты сейчас: «Спасибо, гражданин!» А как отошел – опять: «Тетенька, две копейки… Не хватает!» – и еще тебе. Часу не пройдет, а денег у тебя уже на два сеанса. Понятно?

В этот вечер Зина заметила, что Антон, сидя за книжкой, часто задумывается о чем-то. Сидит, будто читает, а у самого глаза уперлись в скатерть и мысли где-то очень далеко.

– Ты спишь? – окликнула его тогда Зина и засмеялась: – Папа, смотри, наш Антон, наверное, стихи сочиняет, вон как задумался!

Но Антон в это время решал вопрос: попросить – так же плохо, как в карман залезть, или это ничего? Если спросить об этом у отца или Зины, то они оба удивятся и рассердятся, почему такие мысли бродят у него в голове, и, пожалуй, тотчас догадаются, что он виделся с Яшкой.

Конечно, Антон никогда и не подумает залезть кому-нибудь в карман. Чтобы Антон стал жуликом? Да от одного этого слова мурашки бегут по спине. Антон никогда не взял бы чужих денег. Вот пришел бы он, например, в школу, а там на полу валяются деньги. Так разве он взял бы их? Просто поднял бы и отдал учительнице. Но попросить… А что плохого, если попросить? Ведь человек, если не захочет, то и не даст. А если даст – значит, ему не жалко…

Вечерами Антона увлекали мечты. Зина делала уроки, готовилась к экзаменам. Отец что-то чертил, напряженно сдвинув брови, – он ведь тоже учился, хотел получить настоящее образование. Изюмка тихо играла на диване, строила домики из спичечных коробок. А потерявший спокойствие Антон, забыв про книгу, звенел пригоршнями мифических[1] монет в карманах. Жизнь заманчиво и радостно раскрывалась перед ним, кинокартины одна за другой вспыхивали на экране. И разве только кино? А мороженое? Сливочное, клубничное, с вафлями… А конфеты? Только подойти к ларьку – и любая конфета твоя!

Если бы Зина повнимательней поглядела на него в тот вечер, она бы заметила, что Антон не дремлет над книгой и не сочиняет стихов. Она бы поняла, что в душе ее младшего брата происходит что-то неладное, а если бы поняла, то сумела бы выспросить обо всем и вовремя предостерегла бы его. Но Зине тогда и в голову не приходило, что Антон может что-нибудь скрыть от нее, и она опять ничего не заметила.

ВИШНЕВОЕ ВАРЕНЬЕ

Успех пришел не сразу. Антон начал с того, что робко остановил женщину с желтой хозяйственной сумкой, спешившую в магазин.

– Две копейки? – сурово переспросила она, остановившись на ступеньке магазина. – Это на что же тебе?

– На кино, – растерявшись, ответил Антон.

– Ишь ты, какой быстрый! – Черные глаза этой женщины так и жгли Антона. – А два шлепка не хочешь? Давай-ка веди меня к своей матери, я у нее спрошу, почему она тебе разрешает побираться? Ну-ка, веди, веди!

– У меня нету мамы! – испуганно крикнул Антон. И, видя, что женщина хочет взять его за рукав, бросился бежать.

После этого они с Яшкой Клеткиным сидели на старых досках за сараем, среди грязных предвесенних сугробов, и Яшка поучал его:

– А ты никогда к таким не подходи. Если с авоськой – то подальше. Эти и на рынке из-за каждой копейки торгуются. Вот как моя мать – полдня простоит, если что на копейку дешевле. А ты хочешь, чтобы она тебе две копейки дала! Эх, нет у тебя смекалки, чего нет, того нет!

Яшка почесал свою косматую, заросшую голову, сдвинув ушанку на ухо. Антон заметил, что руки у Яшки черные и что вообще неизвестно, когда он был в бане.

– А тебе не влетает от матери… что не умываешься? – осторожно спросил Антон.

– А ей-то какое дело? – удивился Яшка и растопырил короткие пальцы. – Грязные, да? Ну и что же? Мои руки! Не ее.

Антон легонько вздохнул: попробовал бы он так ответить Зине. Другой раз до смерти не хочется мыться, прямо тоска берет. Но Зина все равно заставит, а то еще и сама начнет щеткой тереть.

– А это потому, что ты волю над собой даешь, – объяснил ему Яшка. – Вот они и делают с тобой, что хотят. Со мной небось никто ничего не сделает!

Смелый человек этот Яшка Клеткин, отважный. Не то, что Антон, который каждого Зининого слова слушается.

– А ты подходи всегда к дядькам, – учил дальше Яшка Клеткин, – если с работы идут, с завода – к ним не подходи. Эти строгие. А ты к тем, которые с портфелями. Они спешат всегда, а в карманах у них постоянно мелочь. Даст и не посчитает, лишь бы ты отстал от него. А ты тут же и отстанешь, целоваться не обязательно. Вот и все – сеанс окончен.

Яшка вытащил из кармана пачку папирос, с треском раскрыл ее, взял папиросу, закурил. Он сидел нога на ногу, плевался длинными плевками и пускал дым из широких ноздрей. Антон чувствовал себя ничтожеством.

– Хочешь? – Яшка протянул Антону папиросу.

Антон затянулся и тут же закашлялся до слез.

– Мал еще, – небрежно сказал Яшка. – Уа, уа!

Это «уа-уа» было нестерпимо. Подожди, Антон докажет, что никакой он не «уа».