К счастью, уважение, которое все питали к Кантемиру как к человеку высокообразованному и высоконравственному, оказало большую услугу и стране, представителем которой он был. В Лондоне и Париже он сумел окружить себя людьми очень достойными. Друзьями его были литераторы, ученые, общественные деятели, пользовавшиеся почетом в своей стране и за границей. Он познакомился с Монтескьё и Вольтером, стал их первым переводчиком на русский язык. Он оказался в самом центре европейской жизни и там нашел понимание. Да иначе и быть не могло, потому что сам Кантемир ставил выше всего интересы духа: науку, литературу, искусство, – и удовольствие ему доставляло только общество людей, настроенных точно так же. По личной инициативе он поддерживал переписку с Петербургской Академией наук и закупал для нее приборы и научную литературу. Он продолжал изучать английский язык и собрал библиотеку современных английских авторов – книги Д. Локка, Дж. Свифта, А. Попа и других.
Долгое пребывание за границей тяготило Кантемира, он очень хотел вернуться в Россию. В 1742 году прошел слух, что его хотят назначить президентом Академии наук. Антиох Дмитриевич был готов занять этот пост, но назначение так и не состоялось – в связи со смертью 35-летнего претендента.
За несколько дней до смерти, почувствовав, что работать не может, он произнес: «Не могу уже читать – значит, умираю».
Он выразил надежду, что останки его перевезут в Россию за казенный счет, как это делалось в случае других посланников. Поэтому он, следуя влечению своего доброго сердца, в завещании написал: «Ежели король французский по обыкновению пошлет по смерти моей к моей фамилии в обыкновенный подарок портрет свой, то оный продать и деньги (около 2400 рублей) употребить к прибавлению дохода какого-нибудь бедного госпиталя в Москве». Однако казна не только отказалась от уплаты долгов Кантемира, в которых была виновата сама, но и решительно отвергла просьбу о доставлении его тела в Россию за казенный счет. Только благодаря хлопотам сестры прах его спустя почти год перевезли в Москву и – по желанию самого Кантемира – предали земле ночью, без всякого торжества, в зимней церкви Никольского греческого монастыря рядом с могилой отца.
Слог сочинений Кантемира устарел, некоторые его литературные приемы могут показаться нам наивными.
По большому счету, он ошибся – не угадал той системы стихосложения, которая потом начала развиваться. Но это не умаляет его вклада в нашу культуру. Русская литература и до XVIII века, и после – это литература души, совести, пути, литература человека и для человека. Кантемир открыл ее новую страницу. Среди многих слов, которыми он обогатил наш современный язык, есть одно, которое лучше других помогает определить его самого: гражданин.
Он был первым. Первым быть трудно, первых часто забывают. Но именно они делают историю, потому что пробивают пути, по которым идут другие, более талантливые, даже гениальные.
Хорошо, что есть юбилеи – чтобы вспомнить первых и поклониться.
Пушкин: путь поэта
Ольга Наумова
Почему все большие, значительные люди нашей культуры проходили и проходят «через» Пушкина или, лучше сказать, приходят к Пушкину? Почему разговор о Пушкине – это всегда разговор о любви, о России и о Боге?
Есть общие места в нашей культуре. По их поводу не спорят – и жаль, что не спорят. Ведь сегодня особенно важно доказывать, что Пушкин необходим нам, как никогда.
Мы с детства знаем, что он великий, и это создает между ним и нами непреодолимую стену. Он – великий, которому
В. А. Тропинин. Портрет А. С. Пушкина
Нам кажется, что Пушкин всегда был великим и родился таким. Просто сначала был маленький великий Пушкин, а потом вырос и стал большой великий Пушкин. Но это не очень честно по отношению к Александру Сергеевичу. Это перечеркивает весь его путь – путь к себе самому, к своему предназначению, к своей миссии. За 36 лет жизни он совершил великое и удивительное путешествие. Но эту трудную, порой мучительную дорогу он прошел так, что в нашем сознании имя Пушкина осталось как что-то легкое, искристое, прекрасное и высокое. Как сказал Блок, «веселое имя: Пушкин».
Сентябрь 1835 года выдался теплым. Еще толькотолько начали желтеть листья, воздух был напоен ароматами трав, а по утрам отчаянно, наперебой, пели птицы. По высокому небу бежали пушистые, кудрявые, совсем летние облака.
Стоя на крутом берегу Сороти, подставив грудь ветру, Пушкин с радостью и надеждой оглядывал окрестные луга с разбросанными вокруг деревеньками, озера, мельницу – немудрящий, но столь милый сердцу пейзаж. Сколько отчаяния, надежд, откровений было с ним связано!.. Он вдруг вспомнил, как увидел все это в первый раз.