Личные истины

При всей внешней силе материализма, он не может сделать так, чтобы люди рождались совсем без души. Поэтому единственными его орудиями могут быть удушение духовной жизни, низведение во тьму, растление – словом, сугубо отрицательные воздействия. Творчески материализм бессилен. Ему нечего предложить пробужденной душе; в его силах только препятствовать пробуждению. Это утешительное соображение, несмотря на всю внешнюю силу современной безбожно-бесчеловечной веры. Она в силах заставить душу не спрашивать, но ей нечего ответить душе, которая уже научилась задавать вопросы. Гедонизм и материальное благополучие – сильные помощники материализма, они, собственно говоря, и создают его обаяние. «Глядите, – говорит он, – сколько удовольствий я принес человеку!» Однако это обаяние недолговременно. Сытость – не ответ на вопрошания души, и я думаю, что рано или поздно материалистическая религия рухнет по причине пробуждения душевной жизни. Правда, вероятно и то, что это пробуждение наступит тогда, когда приносимые наукой блага начнут иссякать. Ведь усыпить массы нетрудно, и «всеобщее благосостояние» отлично справляется с этой задачей…

***

Рядом с метафизическими поползновениями современной науки старый позитивизм выглядит образцом умственной честности. Ограничиваясь опытным познанием, он воздерживался от суждений о сверхопытных вещах и не уподоблялся фокуснику, который из пустой шляпы вынимает кролика – а именно это делает современная наука, провозглашающая, что, например, «путем углубленного изучения механизма наследственности она установила отсутствие Бога, души и смысла жизни». Подмена здесь просто кричащая – из опытных данных выводятся сверхопытные, метафизические положения, но умеющих логически мыслить, благодаря новейшему «высшему образованию», осталось так мало, что почти никто не замечает этой подмены. «Дважды два четыре, следовательно, земля круглая». Такая и еще бо́льшая нелепость говорится вслух и не встречает себе противодействия. Будем же учиться мыслить, даже если наших мыслей и не одобрит наука.

***

В наши дни, как и при конце древнего мира, ум и мудрость разделились, даже и до вражды. Ум говорит, что для мудрости нет больше места в мире; мудрость видит в «уме» своего времени безумие. Всё это уже было. Был сухой и надменный ум, весь отдавшийся поискам еще большей власти и славы, и было безумие проповеди, которая навеки поставила всякую власть и славу под сомнение. Думаю, едва ли не главная причина богоборческого движения наших дней – это возрожденная жажда власти и славы превыше всего и любой ценой. Ум горд, мудрость смиренна. Философствовать «с точки зрения разума» значит быть в высшей степени надменным. «Об истинности атеизма, – говорят теперь, – свидетельствует могущество, которое он принес человечеству». Какое уже тут смирение! Однако в области мышления имеют значение не только чисто логические категории, но и, если так можно сказать, человеческие. Гордыня ведет к падению не только царей, но и философов, и целые эпохи мысли. Но признать это, начать мыслить в понятиях «гордости», «смирения» и им подобных – значит проститься с сухим и односторонним взглядом «с точки зрения чистого разума». В самом деле, разум и гордость в новейшее время – понятие трудноразделимые. Если бы еще к суждениям «с точки зрения разума» присоединялись слова «возможно», «можно предположить, что»! Но то-то и вызывает наибольшее подозрение, что сомнение, этот знак умственной добросовестности, не свойственно многим, слишком многим из тех, кто говорит от имени разума. Они не рассуждают, они повелевают. Такая самоуверенность не просто философски подозрительна, она наказуема, и у нас будет случай в этом убедиться.

***