Личные истины

Материализм есть склонность во всём видеть одну поверхность, а глубину не признавать вовсе. Материалисту приличествует если не глупость, то по меньшей мере известная ограниченность, самовлюбленность, гордыня. Мне кажется, что таково свойство большинства людей этой породы – если исключить циников, то есть, говоря обобщенно, всех тех, для кого материализм предпочтителен нравственно, ибо освобождает от совести, и небольшое количество совестливых материалистов, которые сохранили христианскую нравственность и думают, будто она каким-то образом вытекает из материалистических убеждений (однако она не вытекает. При малейшем испытании им придется выбирать между материализмом без совести – или совестью и Богом). Черта этих людей – полное философское невежество, т. е. нежелание обращаться с точными понятиями. В требовании ясного определения понятий они видят какое-то излишество и предпочитают смотреть «с точки зрения простого здравого смысла», не имея ясного представления о смысле употребляемых слов. Странно: и этому наука не учит. Тут и парадокс: с подмастерьями науки невозможен философский спор потому, что они ничего не знают о (говоря в сократовском смысле) диалектике; а с ее князьями философского спора быть не может, потому что всё, выходящее за пределы опытного познания, с их точки зрения бессмысленно, в том числе и диалектика, как учение о каких-то «смыслах», опытным путем не наблюдаемых. По-видимому, совершенно утеряна умственная культура, которая требует тщательно определять всякое понятие перед его употреблением и избегает понятий неопределенных. Невоспитанному уму, о котором я говорю, легко даются такие, например, заключения: «адаптивность – одно из характеристических свойств живой материи»; «у разума имеется такое качество как креативность», и тому подобные. Мысль прожевывается и выплевывается, но не усваивается. Однако именно человеку этого склада свойственно наибольшее самомнение, т. к. всё, что у него есть, получено им в готовом виде со склада. Ни одной своей мысли он не был отцом, а с чужим имуществом можно обращаться безответственно… И что наиболее поразительно – эти люди считают себя диалектическими материалистами. Вот уж совсем лишнее слово!

***

Технические успехи новейшего времени вызваны, в первую очередь, привычкой мыслить исключительно о внешних предметах. Мышление о внутреннем, которым испокон веков занималась философия, оставлено и забыто. Как невозможно представить себе Платона за написанием статьи «К характеристике некоторых вопросов мировоззрения Сократа в связи с упадком афинской демократии», так нельзя вообразить нашего современника за изучением цельной жизни, а не мельчайших срезов с нее. Эпоха сильна вниманием к подробностям, однако изучение самых мельчайших подробностей некоего события нисколько не приближает к пониманию его смысла. Изучение частностей закрыло дорогу познанию целого, даже более того, по всегдашней человеческой склонности смешивать метод разыскания истины с самой истиной, целое признано не просто несущественным, но и несуществующим иначе как совокупность частей. Говоря обобщенно, победила страсть к поиску простых сил за сложными движениями, ведущая, в конечном итоге, к упрощению мысли, к отвыканию от сложных понятий и всё большей элементарности мышления. Таков обычный путь умственной лени: сначала изощренный ум разыскивал во всём элементарные первоосновы, теперь неискусная мысль объясняет все вещи мира, не желая выходить за круг затверженных элементарных понятий. На мой взгляд, в этом очень мало «научности», но очень много желания спать настолько долго и настолько приятно, насколько это возможно. Если бы еще круг найденных первоначальных причин расширялся! В этом случае мы могли бы сказать, что познание не дремлет, и хоть и держится по-прежнему разнимающего метода, но всё же идет вперед. Однако этого нет. На пути мысли поставлена плотина, она разлилась как никогда широко и стала как никогда мелкой. Река постепенно превращается в болото, и лягушки и цапли, каждая на свой лад, воспевают могущество науки. Всё, что угодно, лишь бы не мыслить и сохранить умственный покой! Церковь беспокоилась и спорила полторы тысячи лет; по сравнению с ней наука успокоилась удивительно скоро. Объяснение я вижу в философском невежестве современного исследователя, которое позволяет ему верить в обладание «последней истиной». Церковь, какова бы она ни была, была слишком затронута философским мышлением и слишком сильно стремилась к истине, чтобы успокаиваться надолго. Однако наука (как я уже замечал) с удивительной ловкостью избавилась от нежелательного общества философии – сначала обоготворив «опытные наблюдения», потом истолковав их определенным образом, затем превратив эти толкования в догму, которая ни в каких наблюдениях более не нуждается.

***