Личные истины

Впрочем, всё это исключительно отрицательные утверждения, и основанием ни для какой философии они быть не могут. В том-то и трудность нашего времени. Философия, во-первых, ценится настолько, насколько имеет власть спасать и руководить душу, т. е. она непременно лична. Во-вторых, у нас слишком много отрицательных наблюдений, мы уже убедились в ложности чересчур многих вещей: из этих отрицательных знаний невозможно построить новое мировоззрение. Потому мы и вправе отворачиваться от науки. Не просто прежние мировоззрения разрушены – но и впредь объявлено, чтоб никаких мировоззрений иметь не смели. Дело идет, собственно, о самой природе человека. Помимо всяких разумных доводов, человек неспособен жить в бессмысленном и безосновательном мире, ненужный прошлому и не испытывающий нужды в будущем, не томясь надеждами и не гадая о смысле снов… «Материализм уже не раз появлялся на земле, – говорил Достоевский, – но каждый раз рушился сам, не будучи никем опровергнут, просто потому, что он никого не мог удовлетворить». Человек жаждет истины, и жаждет истины определенного рода. С этими двумя основными положениями не может справиться никакое «положительное мышление», как бы оно ни старалось вынести из мира смысл.

***

Истина достигается тем вернее, чем больше на пути к ней препятствий. Познание движется не просто «сомнениями» (сами по себе они неплодотворны), но невозможностью удовлетворяться старыми истинами, неспособностью как жить с ними, так и обходиться без истин вообще. Тут важны оба условия. Не только старая истина должна обветшать, но отсутствие достойной доверия истины должно быть нетерпимо для личности. Одно из этих условий соблюдено в наше время, другое нет. Старая истина обветшала и провалилась; но личность стала настолько неприхотлива, что готова жить и совсем без истины. Только страдания и разочарование в вещественных и достижимых на этом свете благах, это особенно надо подчеркнуть, могут со временем выковать нового Мессию. Не верить в его приход значит согласиться с могильщиками человечества, для которых вся мудрость заканчивается Марксом, Дарвином и Фрейдом, т. е. небезызвестной теорией: «Сильный, пожри слабого и умри!» Некоторое смирение и разумный скептицизм, однако, мешают мне увидеть в нашей эпохе обладательницу последней истины. В качестве таковой, я бы сказал, она уж слишком неприглядна, и выглядит скорее временем последнего упадка, чем последнего познания. Откровенно выскажу парадокс: помогает надеяться на лучшее будущее именно вопиющее несовершенство эпохи, которая притязает, однако, на разрешение всех вопросов и исполнение всех надежд. Это время не является тем, за что оно себя выдает. В своей самооценке оно необыкновенно лживо; его нравственный авторитет, при всей научной многосторонности, ничтожен; оно не вызывает и уважения, не говоря о любви… Однако существование лжи и нашего к ней непреодолимого внутреннего отвращения как нельзя более наводит на мысль о существовании истины. Именно такова эта эпоха: торжествующая ложь, которая, однако, намекает на истину где-то вне ее.

***

Любое «последнее слово» о природе вещей было бы и концом истории, а истории не нужен конец, ей нужно продолжение. Такие большие умы, как Паскаль, за всю жизнь не приходили к окончательным выводам, более того – бежали окончательных выводов как признаков умственной лености и заведомых заблуждений; и напротив, в области «точных», как принято считать, знаний приобретение цельного и всеобъясняющего мировоззрения дается исследователю почти без труда. Новейшая история знает множество цельных и всеобъясняющих мировоззрений, которые во всех областях, будь то культура, общество или религия, ищут подтверждения нескольким простым правилам, вынесенным из области естественных наук… Не предположить ли, что цельное и законченное мировоззрение дается уму только в меру его ограниченности, готовности удовлетвориться малым? Тогда невозможность «последних выводов» в каком-либо направлении не повод для отчаяния, но только знак, что на этой дороге мысль еще не зашла в тупик. Указанное Достоевским «чувство отчаяния и проклятия», свойственное человеку, в этом случае теряет свою остроту. Духовный смысл мироздания из «непознаваемого, сомнительного и, возможно, несуществующего» (как смотрит материализм) в этом случае переходит в область тайны, т. е. имеющего со временем раскрыться, а это совсем иное.

***