Личные истины

У эпохи, много говорящей о бессмысленности мира, следовало бы спросить: «Всё бессмысленно – или это у нас нет вкуса к смыслу?» А раз нет вкуса, нет и желания искать. Эпоха ценит труд, но лишь постольку, поскольку он дает благополучие. Силы целых поколений, отвлеченных от внутреннего труда, уходят на другое. Это не вопросы духа «потеряли свою ценность для масс», как принято говорить; это массы предельно отвлечены второстепенными делами от вопросов духа. Нетрудно доказать, что погоня за внешними благами бессмысленна, т. к. никому еще не помешала умереть. Всё величественное и богатое развитие, называемое прогрессом, сводится, таким образом, к тому, чтобы приятнее провести время. Гора родила мышь! Вначале, впрочем, говорили еще о счастье человечества; в дальнейшем ограничились упованиями земного благополучия, что совсем не то же. Если такие поэтические и наивные души, как Герцен, могли думать, что накормить человечество и выучить его грамоте (отняв у него, притом, религию и совесть) значит решительно его облагодетельствовать… то у нас нет возможности быть столь наивными. Мы видим, что сытость и грамотность сами по себе ничто, никакому злу не мешают и никакому добру не способствуют. Уменьшение числа страданий, напротив, сопровождается, по какой-то дьявольской арифметике, ростом готовности это страдание причинять. Поколения не знавших боли наиболее готовы причинять ее ближнему… У Достоевского, при всей его прозорливости, появлялись иногда подозрения, что наука всё-таки способа выполнить свои обещания и дать человечеству счастье без Бога, души и культуры. Истекшие сто лет прояснили дело. В отличие от Достоевского мы твердо знаем, что эти обещания были ложью, или, по меньшей мере, заблуждением. Бездумное благополучие, о котором мечтали, создает новые, неслыханные нравственные трудности, для разрешения которых, однако, у эпохи нет средств. Одинокая личность, привыкшая искать меру всему в своих желаниях, оказалась неспособна к оценкам в области нравственного, даже больше – веруя в то, что частное и временное благополучие есть высшая ценность, не может иметь понятия о ценностях вообще.

***

Я уже говорил, что за покорением природы скрывалось покорение человека. Пределы нравственной независимости личности в последнее время страшно сократились. Душу как будто подкупали всё большей властью над мертвыми вещами, только бы она не думала о себе, и достигли цели: она потеряла внутреннюю опору, сорвалась с якоря и мечется по волнам, трудом и развлечениями стараясь развеять скуку. Настало поколение, которому отчаянно хочется уйти из оболганной, опошленной действительности в иной, более действительный мир. Как никогда теперь любят сказки, которые говорят о том, что случилось не здесь и не сейчас. Сначала при помощи «реализма» внушили массам, что только грязное и отвратительное – действительно; теперь массы шарахаются от серого, отвратительного мира без Бога, правды и красоты к миру сказок, в котором правда и красота еще могут являться. Жизнь всё сильнее разделяется на истинную и воображаемую, и чем непригляднее истинная, тем более красива придуманная. Следствием этого будет неспособность действовать при болезненно развитой способности мечтать. Я предсказываю, что чем дальше, тем больше массами в странах, до конца освобожденных от христианства (с его верой в правду и красоту в этом мире), будет овладевать мечтательность и склонность к фантазиям и снам. Можно представить себе и такой «рай на земле», в котором нравственный упадок будет сочетаться с техническим как бы всемогуществом, политической подчиненностью при видимости абсолютной свободы – и материалистическими грезами о прекрасных, но несуществующих мирах. Думаю, однако, что такой порядок будет недолог.

***

В наше время много восхищаются человеческим мозгом, а следовало бы – духом. Ведь у нейронов нет мнений, а у нас они есть, и здесь тайна. Мозг – только инструмент духа, такой же, как и все другие, только врожденный, а не приобретенный. Познание его работы не приближает еще к познанию человека. Человек – нечто большее, чем его тело, а эпоха в это не верит, и обращается с телом так, как если бы оно было всем человеком – холит и защищает, в том числе и от духа, в котором видит угрозу.