Личные обстоятельства (из сборника -Я жил в суровый век)

Дождь был мелкий, почти неощутимый для кожи, но под ним грязь на дороге заметно продолжала подниматься, как дрожжевое тесто. Было около четырех. Дорога забирала вверх. Мильтон должен был находиться уже в радиусе наблюдения отряда Омбре и потому смотрел в оба и прислушивался, идя по кромке откоса. На каждом шагу он мог ожидать, что рядом просвистит пуля. Гарибальдийцы с подозрением относились к людям, одетым в форму, и, к несчастью, имели обыкновение принимать английское обмундирование за немецкое.

Он шел, оглядывая склоны и заросли кустарника, внимательно присматриваясь к сараям на виноградниках — в таких сараях крестьяне держат орудия своего труда.

Миновав один из поворотов, Мильтон резко остановился. Его глазам предстал нетронутый мостик. «Цел и невредим. Мост невредим — на мину угодим». Он изучил течение и гнилой черный берег выше и ниже моста. Выше река оказалась слишком глубокой, и Мильтон решил взглянуть, что делается ниже моста. Он спустился с дороги, направляясь к берегу, но в последнюю секунду остановился. «Не нравится мне это. Пахнет ловушкой. Торная тропа намного ниже. Видно, у людей есть основания переходить именно там». Он двинулся дальше и перебрался через ручей. Несмотря на торчащие из воды камни, он замочил ноги по щиколотку. Коричневая вода была ледяной.

Дорога проходила прямо над ним, но откос был высокий, крутой, разбухший и блестящий от грязи. Грязь погребла под собой траву и скрыла тропинки. Он медленно стал подниматься, но, сделав четыре шага, поскользнулся и съехал на боку вниз. Горстями снял с себя грязь и повторил попытку. На середине откоса он потерял равновесие и, не найдя за что ухватиться, кубарем скатился обратно. Ему хотелось закричать, но он удержался, стиснув с громким скрежетом зубы. В третий раз он полез вверх, упираясь локтями и коленями, — все равно он был уже весь, с головы до ног, в грязи. Выбравшись на дорогу, он принялся очищать от грязи карабин, как вдруг услышал близкий звук осыпающихся камешков. Скосив глаза, увидел часового, выскочившего из углубления в известняковой скале слева от дороги. Деревня, должно быть, лежала сразу за скалой: по небу быстро бежали струйки белого дыма.

Часовой вышел на дорогу и остановился, широко расставив ноги.

— Опусти оружие, Гарибальди, — громко сказал Мильтон. — Я партизан-бадольянец. Иду поговорить с твоим командиром Омбре.

Часовой чуть-чуть опустил винтовку и дал ему знак подойти. Он был совсем молоденький, почти ребенок; его костюм представлял собой нечто среднее между одеждой крестьянина и лыжным костюмом; на груди алела красная звезда.

— У тебя должны быть английские сигареты, — вот первое, что он сказал.

— Остатки былой роскоши. — И Мильтон протянул ему, встряхнув, пачку «Крейвена Эй».

— Я возьму две, — сказал парнишка, беря сигареты. — Как они, ничего?

— Легковаты. Так ты меня проводишь?

Они поднимались по дороге, и Мильтон не переставая счищал с себя грязь.

— Это американский карабин, да? Какой калибр?

— Восьмой.

— Значит, патроны от него не годятся для «стэна». А у тебя случайно для «стэна» нет патронов? Может, завалялось несколько штук в карманах?

— Нет, да и к чему они тебе? У тебя ведь нет «стэна».

— Нет — так будет. Неужели у тебя не найдется нескольких патронов? Вас ведь снабжают с воздуха.

— Но ты же видишь, у меня карабин, а не автомат»

— А я, — сказал парнишка, — если бы у меня был выбор, как у тебя, я бы взял автомат. Из карабина не дашь очередь, а мне очереди-то как раз и нравятся.

Над дорогой показалась ободранная крыша дома, стоящего на отшибе, на нижнем склоне. Часовой направлялся туда.

— Это не может быть штаб, — заметил Мильтон. — Это, наверно, караулка.

Парнишка спускался по косогору, не отвечая.

— Мне нужно в штаб, — настаивал Мильтон. — Говорят тебе, я друг Омбре.

Но парнишка уже ступил на гумно, утопающее в грязи.

— Сначала сюда, — бросил он через плечо. — У меня приказ от Немеги, чтобы все тут проходили.

На гумне было с полдюжины партизан: кто стоял, кто опустился на корточки, но все жались к стене, чтобы не мокнуть и не месить грязь. С одной стороны был полуобвалившийся навес, под ним громоздились клетки для кур, сырой воздух насыщен зловонными испарениями куриного помета.

Один из партизан поднял глаза и произнес неожиданным фальцетом: — Ого, бадольянец. У них там сплошные баре. Гляньте, гляньте, как эти субчики вооружены и одеты.

— Глянь заодно, какой я грязный, — спокойно сказал ему Мильтон.

— Вот он, знаменитый американский карабин, — оживился второй партизан.

И третий, с восхищением, которое не оставляло места зависти:

— А это «кольт». Сфотографируйте «кольт». Это не пистолет, а настоящая пушка. Он больше, чем «льяма» Омбре. Верно, к нему подходят патроны от «томпсона»?

Часовой прошел впереди. Мильтона в большую комнату, пустую, если не считать двух грубо сколоченных лавок и рассохшейся квашни. Было плохо видно, и паренек зажег керосиновую лампу. Она светила слабо, и от черного масляного дыма щекотало в носу.

— Немега сейчас придет, — сказал паренек и вышел, прежде чем Мильтон успел спросить, кто такой Немега.