Личные воспоминания о Жанне д'Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря

Глава X. Инквизиторы становятся в тупик

Судьи отдыхали целый день и возобновили заседание в субботу, 3 марта.

Это было одно из самых бурных заседаний. Судьи вышли из терпения - и не мудрено. Шестьдесят ученых церковников, искусных стратегов, испытанных ветеранов судебных битв оставили важные дела, требовавшие их присутствия, и съехались со всех сторон ради простого и легкого дела: осудить и послать на казнь девятнадцатилетнюю деревенскую девушку, которая не умела ни читать, ни писать, ничего не смыслила в судебных делах, не могла вызвать в свою защиту ни одного свидетеля, не имела адвоката или советчика и должна была сама вести свое дело перед враждебным ей судом и особо подобранными присяжными. За каких-нибудь два часа ее можно вконец запутать, разбить, изобличить и осудить - это дело верное! Так они рассуждали.

Но они ошиблись. Два часа превратились во много дней; то, что обещало быть легкой стычкой, потребовало осады; задача, казавшаяся столь легкой, оказалась на редкость трудной. Противник, которого они думали повергнуть в прах одним дуновением, стоял твердо, как скала; вдобавок, если кто-нибудь имел основания смеяться, так именно деревенская девушка, а не судьи. Она этого не делала - это было не в ее характере, зато другие делали это за нее. Весь город украдкой смеялся; судьи знали об этом, и самолюбие их было жестоко уязвлено. Они не могли скрыть своего раздражения.

Итак, заседание было бурным. Было ясно, что судьи решили на этот раз во что бы то ни стало вырвать у Жанны нужные признания, ускорить ход дела и быстрее привести его к концу. Видно, что при всей своей опытности они еще не знали ее. Они принялись за дело весьма ревностно. На этот раз допрос не был доверен кому-либо одному из них - в нем участвовали все. Вопросы сыпались на Жанну со всех сторон; иной раз их бывало столько сразу, что ей приходилось просить, чтобы в нее стреляли по одиночке, а не все разом. Начало было обычное:

- Еще раз приказываем тебе дать присягу без всяких оговорок.

- Я буду отвечать на то, что перечислено в обвинительном акте. В других случаях я сама буду решать, отвечать или нет,

Снова разгорелся ожесточенный бой за эту, уже отвоеванную ею, территорию. Судьи осыпали Жанну угрозами, но она осталась тверда, и им пришлось перейти к другому. Полчаса было потрачено на видения Жанны - их одеяние, волосы, облик и тому подобное, - в надежде выудить из ее ответов что-нибудь пагубное для нее. Но все старания были напрасны.

Потом, разумеется, вернулись к вопросу о мужской одежде. После повторения многих старых вопросов ей задали новые:

- А король или королева никогда не просили тебя снять мужскую одежду?

- Этого нет в вашем обвинительном акте.

- Ты думала, что согрешишь, если оденешься, как подобает твоему полу?

- Я старалась повиноваться, как умела, моему небесному владыке.

Потом ее стали спрашивать о знамени, надеясь отыскать в нем какое-нибудь колдовство:

- Правда ли, что твои воины делали себе вымпелы, срисованные с твоего знамени?

- Да, копьеносцы моей охраны, - чтобы отличаться от других войск. Они сами это придумали.

- И часто они их обновляли?

- Да. Когда копья ломались, вымпелы приходилось делать заново.

Следующий вопрос ясно показывает, чего от нее хотели добиться:

- Ты не говорила солдатам, что вымпелы, срисованные с твоего знамени, принесут им удачу?

Воинский дух Жанны был оскорблен этим вздорным предположением. Она выпрямилась и ответила с достоинством и твердостью:

- Я им говорила только одно: "Бейте англичан!" - и сама показывала пример.

Всякий раз, когда она бросала подобные презрительные слова в лицо этим французам в английских ливреях, они приходили в бешенство. Так было и на этот раз. Человек двадцать, а то и тридцать вскочили на ноги и долго выкрикивали пленнице яростные угрозы, но Жанна осталась невозмутимой.

Тишина постепенно восстановилась, и допрос продолжался.

Теперь Жанне старались поставить в вину многочисленные знаки любви и почитания, которые ей оказывали, когда она подымала Францию из грязи и позора столетнего рабства и унижения.

- Ты не приказывала писать с себя портреты?

- Нет. В Аррасе я видела свое изображение: я стою на коленях перед королем, в доспехах, и подаю ему грамоту; но я ничего этого не заказывала.

- Бывало ли, чтоб в честь тебя служили мессу?

- Если это и делалось, то не по моему приказу. Но если за меня молились, что же в том дурного?

- Французский народ верил, что ты послана Богом?

- Этого я не знаю. Но - верили или нет - это в самом деле так.

- Значит, если они в это верили, они, по-твоему, поступали правильно?

- Те, кто верил в это, не обманулся.

- Что побуждало их целовать твои руки, ноги и одежду?

- Они были мне рады и показывали это. Я не смогла бы им помешать, если бы даже у меня хватило на это духу. Они шли ко мне с любовью - ведь я не причиняла им зла, напротив - я старалась сделать для них все что могла.