Личный демон. Книга 2

Глаза аколита сатаны можно назвать пустыми, не будь они полны воспоминаний. В них отражается прошлое — много, чудовищно много прошлого. И рядом с эверестами памяти, уходящей корнями в сотворение мира — почти вчерашнее: скрещенные ноги Пута дель Дьябло в щегольских, но нечищеных сапогах, лежащие на трактирной скатерти, ее же длинная, язвительная улыбка на обветренных губах, полускрытая черным глазком дула и резной рукоятью пистолета, тонкое лицо, всегда отвернутое в сторону, всегда равнодушное, всегда отстраненное, сидят ли они за столом, лежат ли в постели, режут ли чьи-то глотки — чужая, чужая. Не переделать, не завоевать, не удержать. Унизить, приковать, обрюхатить, запереть на Тортуге — сумел, исхитрился. Сделать своей — нет.

Отчаявшийся дьявол — что может быть смешнее?

Агриэль сам бы над собой смеялся жестоким смехом, будь он человеком. Но он-то дьявол. И потому не бранит себя за слабость, а ценит любое новое ощущение, ценит больше привычных, испытанных и изношенных в нитку. Эта нежность неодолимая, будто протянутая через века ладонь, попытка погладить по щеке, тронуть за руку, обнять; эта безрадостность своевременного предательства — всё для него внове, хоть и мучает душу, согревая. Нет у него ни права, ни судьбы прикасаться, брать, получать; разрушение — оно все разрушает, в том числе и своих хозяев. Зря демон сапотеков обещал падшему ангелу, что в душах этой женщины и этого мужчины хватит места им обоим. А вот не хватило. Не хватило.

Каждый из них вел свою игру: один, точно золотую нить через волок,[65] протягивал через века род Саграды, будущей Анунит, достойной княгини для своего князя. Другой… другой просто хотел дотянуться до рода людского, шастающего высоко вверху, под открытым небом, в то время как создатель камня порчи спал себе непробудным сном богов-умертвий в земляной глубине.

Камень тянул Кэт за собой, не раздумывая над тем, куда ведет — в ловушку, в смерть, в небытие. Не деликатничая, вырвал шмат из человечьей души, бросил Мурмур, точно приманку зверю — на, жри и приходи за добавкой! Ходы наперед не просчитывал, жадничал, торопился. Разгуляться ему, старому, хотелось, подмять под себя ангела-работорговца, затянуть в свои недра и его, и прочих обитателей нганга, а там уж сотрясти земные пласты, как никогда прежде. Стал бы он щадить в жадности своей одну-единственную душу, да еще и порченую, напополам порванную и криво сшитую?

Велиар и не задавался этим вопросом, как не задаются ангелы вопросом «В чем смысл бытия?» — в продолжении бытия, конечно. Вот и смысл игры, затеянной освободившимся демоном — в продолжении игры. Близко это было второму князю ада, близко и скучно. Не было в натуре Агриэля ни азарта, ни гордыни, один холодный расчет и привычка добиваться своего. Пусть и без блеска, без почета и фанфар, а тем паче вувузел.[66] Белиал был не против и на готовенькое прийти — лишь бы прийти и воспользоваться.

Второй, всегда ты второй, кедеш, горько усмехается Кэт. Катерина слышит ее так явственно, словно пиратка стоит за Катиным плечом и шепчет ей на ухо. Ну до чего ж великолепный ублюдок, язвит Пута дель Дьябло, знает, как невыгодно быть первым — вот и не лезет поперед Денницы в пекло. Играет аккуратно, подло, наверняка. Сдает своих, чтоб чужие не боялись и подходили ближе. Ни за что не цепляется, ничему не отдает предпочтения. И уж тем более — сердца. Откуда у дьявола сердцу взяться? Часовой механизм там, безупречно отлаженный и заведенный на вечность вперед.

Между тем Агриэль уже смотрит на Люцифера, смотрит знакомым Кате взглядом, полным бескрайней, ангельской печали. Он знает, чего хочет его хейлель, и сделает, как тот велит: совершит подлог, поменяет истинное на воображаемое, превратит предмет любви в фантом — и вернет ему истинный облик, когда жертва попадется в силок. Раскрасит Катин образ желанными красками, явит идеалисту-паладину в снах, опутает паутиной морока его разум, размягченный страхом и вожделением. Коготок увяз — всей птичке пропасть. И пусть обманутый, сдавшийся, согрешивший противник благодарит духа разрушения за милосердие. Кому-то от судьбы достается не силок, а медвежий капкан.

— А еще говорят, бог есть любовь, — качает головой Катерина. — На деле это ты — любовь… хейлель. Пользуешься ею как оружием. Влюбил меня в себя, Велиара — в Кэт, Витьку — в Апрель, теперь к Дрюне подбираешься. Это ведь ты сделал? Ты, да?

Денница молчит, круговыми движениями покачивая в чашке горький осадок — и вдруг резким движением переворачивает чашку на блюдечко, но сразу поднимает ее и показывает Кате фарфоровое нутро, перепачканное кофейной гущей. Четкими черными штрихами по белоснежной глазури нарисован горбоносый рогатый профиль. Изо рта его выплывает баллон, как в комиксах. В кружке баллона написано «Yes».

— Не зря Уриил называл тебя позером, — ехидничает Саграда.