Личный демон. Книга 3

— Сама догадаешься. Особенно после того, что проделала с собой и со мной, — дергает щекой Люцифер — намек на улыбку или на раздражение, или на то и другое разом. — Спроси себя: для чего? Забавы ради?

Слившись со своей тенью, ее хейлель забросил игры в симпатяшку-суккуба, очаровывающего всех и вся на своем пути — просто потому что может. Он больше ничего не пытается смягчить, точно осознал наконец всю меру человеческой выносливости, скрытой внутри слабости, говорит, не выбирая слов и интонаций, смотрит без теплоты, без приглашения во взгляде. Катерине тяжело с ним — настоящим. При этом равнодушная снисходительность Наамы, будто железный стержень, не дает ей согнуться под этой тяжестью. Саграда тоже изменилась, открывшись для своей тени.

— Я сделала то, о чем мечтают люди, — медленно, размеренно произносит она. — Мы хотим знать себя до донышка. И мечтаем там, в глубине себя, оказаться не хуже придуманных идеалов. Понимаем, что это невозможно, но продолжаем мечтать.

— Еще недавно люди мечтали о другом. Они мечтали разорвать душу надвое и избавиться от половины, мешавшей им уважать себя, гордиться собой. Мечтали не об отпущении — об очищении от грехов. Человечество подозревало в грехе великую силу, верило, что эта сила несравненный разрушитель. И не ведало, что и творец тоже несравненный, что миры пекутся из муки грехов в горниле страстей, как блинчики. Теперь оно узнало. И жаждет овладеть этой мощью. Человечество заглядывает в ад, все глубже, все жаднее. Ад к этому не готов. Старые боги боятся стать пешками в играх людей. Боятся, но рано или поздно станут. Мы беззащитны перед вашим родом. — Неровный румянец стыда выступает на скулах Люцифера. Он зол, но он, по крайней мере, не собирается лгать себе. Да и другим тоже.

Ангельская правдивая кровь.

— Хватит говорить о нас так, словно нас здесь нет. — Голос у Апрель точно у обиженного подростка. — Могли бы просто рассказать, что видите, и попросить присоединиться. Безумие верный соратник и никого еще не покинуло по своей воле.

Князь и княгиня смеются шутке, мало похожей на шутку. Им действительно придется носить титул безумных владык — годы и годы. Перекраивать в угоду своему безумию преисподнюю, преодолевая яростное сопротивление демонской иерархии сверху донизу, от второго князя до распоследнего мелкого беса, беря во временные соратники небеса, чтобы через пару удачно провернутых интриг предавать сообщников и расходиться каждый в свою сторону: грешники — ошую, праведники — одесную.

Политика — это ад. Ад — это политика.

— Скажи ей, что ты видишь. И мне заодно, — велит Люцифер.

Катя опускает веки и пытается рассмотреть грядущее — так глубинная тварь из-под воды, через колеблющийся хрусталь вглядывается в очертания корабельного борта, в склоненные над ним человеческие лица.

Грядущее… обыденно. До обидного обыденно. В воображении всех, кто рисует себе будущее, рождается мир красочный и захламленный, будто комиссионка советских времен, где антикварные драгоценности соседствовали с засаленными раскладушками. То, что грезится Катерине, ничуть не напоминает комиссионку. Это всё та же площадка для крысиных бегов на выживание. Так же солнце ползет в белесом от жары или холода небе, так же луна встает над горизонтом, медная или золотая, чтобы к полуночи уменьшиться и сменить цвет на белое серебро. Хотя результаты бегов все сильнее раскачивают мироздание, словно огромную древнюю лодку, которая вот-вот хрустнет и развалится на несколько частей — хрупкая, обветшалая, латаная-перелатаная.

Да, именно так все и произойдет. И будет длиться, пока не закончится.

Люди жаждут все больше власти над космосом извне — и все свободней их внутренний космос, их личный ад. Все страшней шторма на море Ид. Саграда хочет успокоить своего князя, хочет, но не может. Знание, что научный прогресс отнюдь не скоро позволит вмешиваться в дела космической, божественной значимости, что впереди у рая и ада века, может быть, тысячелетия полновластия — жалкое утешение для богов и демонов.

Высшим силам тоже требуется больше, всегда больше.

— Антропогенный фактор, — бормочет богиня безумия. — Ничего нового. Антропогенный фактор и психовитализм.[90]

— Зависть и гордыня, — кивает сатана. — Совершенно ничего.

Неужто они не видят разницы? — изумляется Катерина. То, что раньше решалось разделением, теперь решается слиянием. То, что приводило к отторжению, теперь приводит к единению. Апокалипсис начинался и с меньших изменений. Она уже открывает рот, чтобы промыть мозги легкомысленной двоице, как замечает выражение довольства, отраженное на лицах собеседников, точно в зеркалах.

— Дьяволица моя, — Тайгерм подмигивает Апрель, становясь похожим на себя прежнего.

Если они сейчас стукнутся костяшками пальцев, как в американском кино, Катя опять почувствует себя в начале пути, уже пройденного. И еще почувствует себя одураченной.