Личный досмотр. Черная моль

А на следующий день под вечер он был снова вызван к Свекловишникову и получил на этот раз семьсот рублей, расписавшись все в той же тетради. Деньги были как нельзя более кстати: намечался последний вечер с Эллочкой, и Перепелкин хотел расстаться с ней красиво и ярко, как истинный джентльмен.

— Старайтесь, Перепелкин! — довольно просипел Свекловишников, милостиво пожимая ему руку. — Еще один такой эпизод — и вы можете рассчитывать ежемесячно на эту сумму.

«Ого, вот это я понимаю! — ликовал про себя Перепелкин, выходя из директорского кабинета. — Житуха пошла. Пиастры прут сами в руки. Только не теряться».

Прошла неделя. Климашин продолжал являться на работу. Только на лице его не видно было больше улыбки, а в уголках плотно сжатых губ залегла горькая, упрямая складка.

Как-то, проходя мимо Перепелкина, он остановился и, пристально глядя ему в глаза, глухо сказал:

— Думаешь, я вор, да? Врешь, брат. Я еще докажу, какой я вор, увидишь. Много кое-чего докажу.

«Угрожает, — с непонятным ему самому страхом подумал Перепелкин. — Кому же это он?» И почему-то невольно подумав о Свекловишникове, в тот же день передал ему слова Климашина.

— И это вместо благодарности, что под суд не отдал, — покачал массивной головой Свекловишников, и отвислые, склеротические щеки его еще больше побурели. — Ну да надеюсь, мы скоро от него избавимся. Надеюсь.

После этого разговора прошла еще неделя, и вот Климашин по неизвестной причине не явился на работу. А на следующий день на фабрику пришла заплаканная жена Климашина, совсем еще молоденькая, худенькая, миловидная женщина, с выбившимися из-под пестрого шарфика волосами, в скромном, поношенном пальто. Перепелкин сам проводил ее в кабинет Свекловишникова.

— Откуда я знаю, где ваш муж, — раздраженно, но вполне искренне развел тот руками. — В милицию обращайтесь, уважаемая. А мы в таком случае проверим склад. Он тут успел у нас уже отличиться.

— Он последнюю неделю сам не свой был, — прошептала Климашина. — Боюсь я, товарищ директор… Горячий он.

— Ну, и я боюсь, — отрезал Свекловишников, — за склад боюсь.

— Вы что говорите!.. Вы только подумайте, что вы говорите!.. — заливаясь слезами, пролепетала Климашина. — Да Андрюша разве может…

— Я знаю, что говорю, гражданочка. Слов на ветер не бросаю. А розыском вашего сбежавшего супруга милиция займется. Да-с, милиция.

В продолжение всего этого разговора Перепелкина била какая-то нервная дрожь, которую он не в силах был унять. Жалость переполняла его при взгляде на эту женщину — жалость и невесть откуда взявшийся липкий, отвратительный страх.

— Ну вот, полюбуйтесь! — со злостью произнес Свекловишников, когда они остались одни. — Удрал, подлец. Это же уму непостижимо!

И голос его при этом звучал так искренне, что Перепелкин не знал, что и думать. Впрочем, факт оставался фактом: был человек — и нет человека.

А через два дня, в воскресенье, выходя поздно вечером из ресторана, пьяный Перепелкин был задержан комсомольским патрулем. Вот тогда-то и состоялся его ночной разговор с Климом Приваловым — разговор, припомнив который на следующее утро, Перепелкин в страхе побежал к Свекловишникову.

— Дурак ты! — с неожиданной грубостью крикнул тот. — И дважды к тому же. Во-первых, пьешь, как свинья, и болтаешь лишнее. А во-вторых, что испугался этого молокососа. Ступай, ступай, — уже мягче добавил он. — И на своем посту рот не разевай. Лови птичек, как условились. Скоро еще одна прилетит, — многозначительно произнес он и, усмехнувшись, прибавил: — А насчет Климашина — что ж. Сбежал! Да еще, оказывается, шкурок прихватил тысяч на сорок. А охрана наша проморгала. Только и всего.

Перепелкин ушел из кабинета директора не на шутку встревоженный. «Какая еще прилетит птичка? — думал он. — И что все-таки случилось с этим Климашиным?» В то, что охрана «проморгала», он решительно не верил, а раз так, то что же все это означает?

ГЛАВА 3 ПРИ ЗАКРЫТЫХ ДВЕРЯХ

За окном мягко и беспрерывно уже много часов падали пушистые снежинки. Снег шел густо, крупными хлопьями, и Свекловишникову казалось, что где-то высоко-высоко над землей неожиданно и бесшумно лопнули гигантские снежные облака, не в силах больше сдержать великий напор этих невесомых, но страшных своим множеством снежинок.

«Так и в душе, — скорбно подумал он, прислушиваясь к тихому шороху за окном, — копится что-то невесомое, копится, а потом вдруг и прорвется. Только что это? Может, совесть?» — Он горько усмехнулся.

Была у него совесть, была, когда после гражданской войны он пришел на стройку, где вскоре был выдвинут на хозяйственную работу. Вот тогда была совесть. А потом? Заметил ли он, как затянулась душа болотной, тряской тиной, неприметно, за каждодневными делами и заботами? И когда это началось? Давно. Кажется, после рождения третьего, Вовки, когда его, Свекловишникова, Плышевский познакомил с Нонной, веселой, красивой, с которой легко забывались жалобы раздраженной жены, бесконечные разговоры о детях, очередях и ссорах с соседками, забывались и служебные заботы.