Личный мотив

— Вот и хорошо. Итак, насколько я понимаю, при допросе вы сознались в действиях, причинивших смерть человека в результате опасного вождения, а также в том, что не остановились и никому не сообщили об обстоятельствах происшествия. Все правильно?

— Да.

Адвокат роется в папке, которую принес с собой. Красная лента, которой она была завязана, небрежно валяется на столе. На меня он еще ни разу не взглянул.

— Вы хотите признать себя виновной или невиновной?

— Виновной, — говорю я, и мне кажется, что слово это осталось висеть в воздухе.

Я впервые произнесла его вслух. Я виновна.

Он записывает что-то, причем это явно не одно слово, и мне хочется заглянуть ему через плечо и все это прочитать.

— Я подам прошение, чтобы вас временно освободили под обязательство явки, и у вас есть хорошие шансы получить это. Вы ранее не судимы, четко выполняли условия своего временного освобождения, вовремя явились в полицию… Конечно, первоначальное бегство с места происшествия будет работать против нас. Вы не страдаете какими-нибудь психическими расстройствами?

— Нет.

— Жалко. Но ничего. Я сделаю все, что могу. А теперь, есть ли у вас какие-то вопросы?

Их десятки, думаю я про себя.

— Вопросов нет, — говорю я вслух.

— Встать, суд идет.

Я ожидала, что людей будет больше, но кроме какого-то скучающего вида молодого человека с блокнотом на месте, где, как мне объяснил пристав, располагается пресса, в зале почти никого. Мой адвокат сидит посредине комнаты спиной ко мне. Рядом с ним молодая женщина в темно-синей юбке что-то черкает маркером по страницам напечатанного текста. За таким же длинным столом, только на несколько футов в сторону, сидит практически идентичная парочка — обвинение.

Судебный пристав дергает меня за рукав, и тут я понимаю, что осталась стоять я одна. Судья, мужчина с худым лицом и редкими тонкими волосами, уже вошел, и суд начинается. Сердце гулко стучит в моей груди, лицо горит от стыда. Немногочисленные зрители на местах для публики смотрят на меня с любопытством, как на экспонат в музее. Я вспоминаю, как когда-то читала про публичные смертные казни во Франции: на городской площади для всеобщего обозрения устанавливается гильотина, женщины, звякая спицами, вяжут в ожидании представления… Меня передергивает при мысли, что я сегодня выступаю в роли развлечения.

— Подсудимая, встаньте, пожалуйста.

Я снова встаю и, когда секретарь просит меня представиться, называю свое имя.

— Считаете ли вы себя виновной?

— Считаю.

Голос мой звучит хрипло, и я откашливаюсь, чтобы прочистить горло, но больше меня ничего говорить не просят.

Юристы спорят о моем временном освобождении под обязательство вернуться в многословной витиеватой дискуссии, от которой у меня голова идет кругом.

— Слишком многое поставлено на карту — подсудимая сбежит…

— Подсудимая строго выполнила условия предыдущего временного освобождения — она будет по-прежнему придерживаться их…

— Мы должны рассматривать вопрос о пожизненном заключении…

— Мы должны рассматривать вопрос о ее жизни…

Они переговариваются между собой через судью, как поссорившиеся дети общаются через родителей. Их слова экстравагантно эмоциональны, они подкрепляются вычурными жестами, которые тратятся понапрасну перед пустой аудиторией. Они спорят о временном освобождении: держать ли меня в тюрьме до заседания Суда Короны либо отпустить дожидаться начала процесса домой. Я понимаю, что адвокат сражается за мое освобождение, и мне хочется дернуть его за рукав и сказать, что в освобождении я не нуждаюсь. За исключением Боу, дома меня никто не ждет. Никто по мне не скучает. В тюрьме я буду в безопасности. Но я сижу молча, сложив руки на коленях, не зная, как должна выглядеть со стороны. В принципе, никто на меня и не смотрит. Я невидимка. Я пытаюсь следить за перепалкой, чтобы понять, кто побеждает в этой войне слов, но очень быстро теряюсь в их театральной неестественности.

Наконец в зале суда водворяется тишина, и судья бросает на меня свой неулыбчивый взгляд. У меня возникает абсурдное желание сказать ему, что я — не обычный обитатель его суда. Что я выросла в доме, похожем на этот, что ходила в университет, проводила у себя званые вечеринки, у меня были друзья. Что когда-то я была уверенной в себе и общительной. Что до прошлого года я никогда в жизни не нарушала закон, и то, что произошло, — просто ужасная ошибка. Но в глазах его нет интереса, и я понимаю, что ему нет дела до того, кто я такая и сколько у меня было вечеринок. Я просто еще один преступник, прошедший через эти двери, ничем не отличающийся от остальных. И снова я чувствую, как с меня срывают отличительные черты моей личности.

— Ваш адвокат терпеливо отстаивал право на временное освобождение до суда, мисс Грей, — говорит судья, — заверив меня, что вы скорее улетите на Луну, чем вновь скроетесь.

Раздается сдержанное хихиканье со стороны мест для публики, где во втором ряду сидит пара пожилых дам с термосом в руках. Ах вы, современные tricoteuse![12]