Личный поверенный товарища Дзержинского

— Пойдёмте, — тихо сказала она, — но вы должны обещать, что не сделаете мне ничего плохого.

— Обещаю, — торжественно сказал я и приложил свою руку к груди.

По пути я зашёл в один из магазинов для немцев и купил вина, ветчины, хлеба, фруктов и флакончик французских духов в красной коробочке, перевязанной золотыми нитями.

— Вы немец, — спросила она.

— Нет, я русский, просто у меня есть немецкие деньги, — ответил я.

— А где вы взяли немецкие деньги, — спросила она.

— Я их украл, — сказал я.

— Вы вор, — удивилась она.

— Нет, я борец с оккупантами, — ответил я.

— Я поставлю чайник, — тихо сказала она.

— А я помогу сварить кофе, — предложил я.

— Кем вы были в той жизни, — спросила она.

— Я был поэтом, — ответил я.

— Поэтом, — удивилась она.

— Да, — ответил я, — вот, послушайте мои стихи:

   Я влюбился в полуденный сон,
   Что пришёл ко мне девушкой моря,
   Словно лёгкий прохладный муссон
   С обещанием страсти и горя.

   Она тихо присела на ложе моё

   И рукой прикоснулась к щеке,
   Ты скажи, молодец, как же имя твоё,
   И не твой ли корабль вдалеке?

— А как зовут вас? — спросила она.

— Меня зовут Дон, — сказал я.

— Дон, — задумчиво произнесла она, — как будто удар колокола, дон-дон-дон…

— А я и есть колокол, — улыбнулся я, — стоит вам произнести три раза слово Дон и я сразу появлюсь.

— Неправда, вы не появитесь, — грустно сказала она, — чудес не бывает.

— Зато вы вспомните обо мне, и мне сразу будет тепло, — сказал я.

Мы пили с ней кофе, пили рубиновое вино из высоких бокалов, я целовал ей руку и читал свои стихи:

   Мы встречаемся только во сне,
   Вечерами спешим на свиданья,
   Не пугают нас дождь или снег,
   А рассвет говорит: «До свидания».

Я целовал её глаза, я целовал её губы, я целовал её шею, грудь, легко касаясь языком коричневого соска.

Мы ничего не говорили, наши тела говорили за нас и говорили жарко и страстно. Я чувствовал её всю. Мне казалось, что мы с нею встречались ежедневно и мне известен каждый изгиб её тела. Я знаю, прикосновение к каким местам доставляет ей наивысшее удовольствие, и знал, как нужно сливаться с ней воедино. Я был ненасытен, и она отвечала мне такой же ненасытностью. Мы любили друг друга как в последний раз и не могли налюбиться до конца.

В какой-то момент мы лежали рядом друг с другом, и я увидел, что она закрыла глаза. Я тоже закрыл глаза и провалился в глубокую яму, до дна которой летел целую вечность. На дне сидел человек, целившийся в меня из пистолета и говоривший женским голосом:

— Почему ты меня обманул?

Глава 14

Сон был настолько реален, что я инстинктивно открыл глаза. За окном брезжило утро. На меня смотрело выходное отверстие ствола пистолета, а женский голос спрашивал:

— Почему ты обманул меня?

— Я тебя не обманывал, — сказал я, — я действительно люблю тебя.

— Ты, гестаповский офицер и любишь простую белоруску? — почти закричала девушка, — да мне сейчас остаётся застрелить тебя и застрелиться самой. Я стала гитлеровской подстилкой, — заплакала девушка.

— Если хочешь стрелять, то стреляй, только не рви мне душу, — сказал я, — у тебя ещё и пистолет не заряжен, он стоит на предохранителе.

Уловка старая как мир, но она сработала. Девушка переключила внимание на пистолет, и я без труда отобрал его. Он действительно был на предохранителе, но в стволе был девятый патрон, чтобы при необходимости можно было стрелять сразу после переключения флажка предохранителя.

Отбросив пистолет в сторону, я попытался обнять девушку, но она была словно дикая кошка.

— Давай договоримся так, — сказал я, — никому ничего не надо говорить, и я тоже никому ничего не буду говорить, но если ты меня дождёшься, то после победы я приеду, и мы с тобой поженимся. Ты согласна?

— После чьей победы? — спросила она.

— После нашей победы, — сказал я.

— Вы никогда нас не победите, — сказала с чувством девушка.

— Да, они никогда нас не победят, — подтвердил я.

Девушка сидела и не знала, что ей ответить. Я оделся, собрал свои вещи, оставил часть своих денег на комоде, подложив их под старинную деревянную шкатулку. Если я предлагал девушке выйти за меня замуж, то я и должен нести ответственность за её содержание. Уже на выходе я спросил её:

— Как тебя зовут?

— Маргарита, — прошептала она.

   Жила на свете сеньорита,
   С губами алыми, как роза,
   Её все звали Маргарита.
   Всегда нежнее абрикоса,

   На щёчках солнца поцелуи,

   В глазах играющий чертенок
   Под звуки нежной «аллилуйи»,
   Но все равно ещё ребёнок,

— продекламировал я и вышел на улицу.