Лидерство и самообман. Жизнь, свободная от шор

— Том, для той слепоты, которую я так ярко продемонстрировал в Сан-Франциско, есть специальное название. Философы именуют это самообманом. В Zagrum мы используем менее строгий термин — «зашоренность». Когда кто-то обманывает себя, он зашорен. Вы многое еще узнаете об этом, но пока представьте вот что: можно сказать, в Сан-Франциско я «застрял». У меня была неожиданная проблема, которую нельзя было видеть. Я смотрел на вещи только со своей ограниченной точки зрения, и меня возмущала сама вероятность того, что истина может оказаться иной. Итак, я был зашорен — отрезан от всех, зажат, слеп. Это понятно?

Я кивнул.

— Для организаций нет ничего более естественного, чем самообман, — продолжал он. — Вообразите сотрудника, который представляет собой серьезную проблему: например, вредит командной работе.

Это было легко: Чак Стэли, управляющий директор в моей бывшей компании, был просто дураком, без всяких околичностей. Он думал только о себе.

— Да, я знаю такого.

— Тогда вопрос: как вы думаете, разделяет ли этот человек ваше мнение о том, что он представляет собой проблему?

Я энергично замотал головой.

— Нет, определенно нет.

— Обычно так и бывает. Найдите человека с проблемой — и вы обнаружите, что он этой проблемы не признает. Это и есть самообман — неумение понять наличие проблемы.

Бад оперся руками на спинку стула.

— Помните, я говорил, что вам нужно познакомиться с основной проблемой, изучаемой гуманитарными науками?

— Да.

— Это она и есть. Самообман, или зашоренность, — вот о чем я веду речь. Из всех проблем организации самообман встречается чаще всего и вредит больше остальных.

Бад сделал паузу, чтобы добавить значительности. Потом продолжил:

— Наша основная стратегическая задача в Zagrum — свести к минимуму самообман на индивидуальном и организационном уровнях. Чтобы объяснить, почему это так важно, — продолжил он, снова начиная ходить по залу, — я должен рассказать об аналогичной проблеме из области медицины.

4. Проблема в корне других проблем

— Вы когда-нибудь слышали об Игнаце Земмельвейсе[1]? — спросил Бад. (Он произнес «Игноц Земельвайс».)

— Кажется, нет. Это болезнь какая-то?

— Нет-нет, — сказал он с улыбкой. — Но близко к тому. Земмельвейс был европейским доктором, акушером, жил в середине XIX века. Он работал в центральной больнице Вены — важном научном учреждении, где пытался докопаться до причин ужасной смертности рожениц. В отделении Земмельвейса статистика летальных исходов составляла 1 на 10 родов. Только подумайте: одна из десяти рожавших там женщин умирала! Можете себе представить?

— Я бы свою жену туда даже не подпустил, — сказал я.

— И не вы один. Больница имела такую жуткую репутацию, что некоторые беременные рожали буквально на улице и только потом отправлялись в роддом.

— Не стал бы их осуждать, — ответил я.

— Набор симптомов, характерных для этих смертей, — продолжал Бад, — получил название послеродовой лихорадки. Медицинская наука того времени предписывала лечить каждый симптом в отдельности. Воспаление считалось признаком излишка крови, так что пациенту пускали кровь или ставили пиявки. Так же лечили и лихорадку. Проблемы с дыханием объяснялись дурным воздухом, поэтому старались улучшить вентиляцию помещений. И так далее. Но ничего не помогало. Более половины заболевших женщин умирали в считаные дни.

Все хорошо понимали серьезный риск. Земмельвейс сообщал, что пациентки часто «становились на колени и заламывали руки», упрашивая, чтобы их перевели в другое отделение, где смертность составляла 1 к 50 — все еще ужасный показатель, но в меньшей степени, чем 1 к 10 в ведомстве Игнаца.

Со временем Земмельвейс с головой ушел в проблему. Более всего он стремился понять, почему же смертность в одной части больницы была настолько выше, чем в другой. Единственное очевидное различие между ними состояло в том, что отделение Земмельвейса, показывавшее удручающие результаты, посещали врачи, а другое отделение — акушерки. Он не понимал, имеет ли это отношение к задаче, так что попытался уравнять остальные факторы. Доктор стандартизовал все: от положения при родах до вентиляции палаты и диеты. Он затронул даже стирку. Игнац изучал все возможности, но не находил ответа. Ничто не могло объяснить столь серьезное отличие в показателях смертности.

Но тут кое-что произошло. Он на четыре месяца уехал работать в другую больницу, а вернувшись, обнаружил, что смертность в его отсутствие сильно сократилась.

— Правда?

— Да. Он не понимал, почему это произошло, но с показателями не поспоришь. Земмельвейс снова стал докапываться до причин. Постепенно он пришел к выводу, что значение могли иметь опыты, которые врачи проводили с трупами.

— С трупами?