Лидия

Таис молча отвернулась от меня и быстро направилась к двери. Её длинные волосы рассыпались по плечам. Чёрные блестящие волосы Лиды.

Я вновь почувствовал болезненную тяжесть в груди. Свет в комнате с каждой секундой становился всё сильнее, как будто тот самый Алик, наблюдающий за нами через камеру над дверью, методично прибавлял яркость.

Таис вышла. Дверь закрылась с гулким металлическим ударом.

Я вернулся на кровать. Меня опять одолевала мигрень, я закрыл глаза и попытался расслабиться, но мне не становилось лучше — казалось, что длинные острые иглы медленно вонзаются мне в виски.

66

Я увидел Лиду лишь после зимних каникул. Мы столкнулись в коридоре перед аудиторией, она попыталась улыбнуться и тут же отвернулась, как будто боялась смотреть мне в глаза.

Всю лекцию я наблюдал за ней. Лида сидела на три ряда ниже меня, иногда её скрывала голова долговязого парня, который что-то рисовал пальцем в суазоре, почти распластавшись по столу. Лектор стоял, вытянувшись, у стола и зачитывал, как по бумажке, свою монотонную речь. Лида поправляла волосы, собранные в длинный хвост на затылке, что-то искала в своём наладоннике, нетерпеливо перелистывая страницы пальцем, перешёптывалась с Анной, пыталась высмотреть кого-то в аудитории, но ни разу не оглядывалась назад.

Виктор тогда не пришёл, и я сидел в окружении пустых стульев. День выдался пасмурным, но наш лектор забыл отключить электронные жалюзи после голографического представления на предыдущей паре, и казалось, что за окном стоит глубокая зимняя ночь.

Я открыл суазор, намереваясь послать Лиде сообщение — что-нибудь ненавязчивое, вроде "как провела каникулы?", — но почему-то не решился. Я смотрел на неё, на то, как она играется со своим суазор, ищет кого-то в аудитории, как перешептывается с подругой и понимал, что совершенно ей не нужен. Когда мы столкнулись в коридоре перед парой, она не обрадовалась, не удивилась, а просто была смущена — это походило на случайную встречу с человеком, которого давно уже позабыл, но который, вопреки твоему желанию, упорно пытается напомнить о себе. Я не хотел навязываться. Но, тем не менее, открыл её страницу в соцветии, где она сама не появлялась уже несколько недель подряд.

Преподаватель продолжал пересказывать содержание учебника.

Я просмотрел несколько последних записей на её страничке и отложил суазор в сторону. Из-за скучного сумрака поточной мне хотелось спать. Лида не обращала на меня внимания. Лектор говорил синтетическим голосом, как робот.

Я положил голову на руки и закрыл глаза.

Откуда-то издалека доносился монотонный голос, я не вслушивался, и лишь отдельные слова пробивались сквозь дрёмы — "основы", "траектория движения", "тонкий расчёт". Потом исчезли, потерялись и эти бессвязные обрывки машинальной речи, я решил, что действительно могу заснуть и, представив, как какой-нибудь шутник с нашего курса примется бесцеремонно расталкивать меня в конце лекции, вздрогнул и открыл глаза.

Преподаватель действительно замолчал и стоял, сгорбившись, странно отвернувшись от нас к погасшему экрану на стене, развернув свой огромный, как альбомный лист, суазор. Руки у него дрожали. Остальные студенты тоже что-то быстро листали в наладонниках. Сидящая надо мной девушка часто и неровно дышала, как во время приступа астмы. Лида перестала перешёптываться с Анной и вдруг, впервые за всю лекцию, обернулась и посмотрела на меня. В её зелёных глазах читались сожаление и страх, как будто я за прошедшие несколько секунд сотворил нечто ужасное.

Я вздохнул.

Пальцы у меня на руках странно закоченели, хотя в аудитории работали на полную мощность отопители. Я сцепил руки, сжав их так сильно, что побелели ногти, и только тогда посмотрел на экран своего суазора, который всё ещё лежал на столе, открытый на странице Лиды. Поверх фотографии Патрокла, опубликованной Лидой в соцветии когда-то очень давно — ещё в другой жизни — выплыло прозрачное окошко с извещениями о новых записях. Броские красные цифры быстро возрастали, словно отсчитывая какие-то судорожные порывистые секунды — двенадцать, двадцать шесть, тридцать три. Я схватил суазор, коснулся пальцем нетерпеливо дрожащего окошка, и в этот момент кто-то рядом выше тихо сказал:

— Война…

Я быстро перелистывал многочисленные записи в соцветии.

"Восстание сепаратистов".

"Неожиданная агрессия послужила причиной…".

"Первый космический конфликт".

Десятки, сотни людей писали о том, что происходило на Венере — всё остальное, всё, что ещё несколько секунд представлялось таким значительным и важным, вдруг потеряло значение, сгинуло в тени этого внезапно начавшегося кошмара.