Liebe deinen feind (Возлюби врага своего)(СИ)

Впервые я был просто ошарашен такой новостью, когда узнал, что русские продвинулись к самым границам Германии. Видно все же был прав капитан Крамер, когда еще год назад пророчил такую судьбу всей восточной компании Гитлера. Естественно, противиться мне в такой ситуации не имело никакого смысла. Нужно было принимать сторону победителей, которые по окончании войны установят в Германии свой порядок и в корне уничтожат даже упоминание о проклятом фашизме.

Уже на следующий день мое тело из гражданской одежды деда Матвея перекочевало в форменный мундир немецкого солдата. За год я уже отвык от его зеленовато-серого цвета и само его наличие на себе я уже воспринимал как потенциальную опасность. Царев тоже поменял свой армейский мундир на форму полицая, и по нему было видно, что он не в восторге от подобного переодевания.

Полковник был очень требователен к нашей «легенде», которую нам пришлось не только заучить, но и воспринять своим существом. Тогда мне было легче, чем моему партнеру. Я был строевой унтер-офицер с отличным знанием всей обстановки на фронте и со своим именем. Не каждому унтер-офицеру фюрер лично вручал награды и этот факт, по мнению русского полковника, должен был изначально придать мне хороший авторитет. Труднее было Цареву. Он даже не представлял, как ему играть роль полицая, когда он ни разу им не был. Переоблачившись по полной выкладке разведывательного подразделения «Абвера», я тут же предстал перед полковником Шестаковым. Он одобрительно взглянул на меня и сказал:

— А ты, Крис, ничуть не изменился, тебе форма вермахта довольно к лицу. Через час с Василием встречаемся в моем кабинете, это будет ваш последний инструктаж перед операцией.

Взглянув на Царева, я заметил, с каким пренебрежением он относится к ненавистному мундиру полицейского. Его настроение выдавало в нем чужака и я, взглянув на него, сказал:

— Василий, туй есть руссишь полицай. Туй униформ никс гуд, это не корошо, нет die Haltung! Как это по-русски…?

Сзади послышался голос полковника, который перевел на русский язык то, что я хотел сказать:

— Старшина! Крис прав. В тебе нет добротной немецкой выправки.

— Я, я, кайне, кайне фыпрафка. Дойче зольдатен, ист гут хальтунг!

Василий взглянул на висящую на нем мятую шинель полицая и косую потертую портупею, после чего завелся и нервно сказал:

— Я пьяный русский полицай. Я продал свою Родину, свой народ, я убил сто комиссаров, поэтому я такой непригожий и гадкий! Мне не нужен ваш немецкий хальтунг, я ист руссиш швайн! Пьяный руссишь швайн полицай!

Полковник засмеялся, а я, видя всеобщее веселое настроение, последовал его примеру. Тут до меня дошло, что я впервые так смеюсь за эти последние годы. Война превратила нас в покорных бездушных солдафонов, лишенных каких-либо чувств. Эта удачная шутка Царева развеселила не только полковника, но и меня тоже. Вот тут я понял для себя, что душа моя и мое сердце еще не очерствели на этой проклятой войне, и я еще был в состоянии любить, шутить и даже смеяться.

До начала операции меня определили в казарму. В связи с тем, что немецкая форма явно вызывала раздражение у русских солдат, меня переодели в русский мундир, но только без погон и знаков различия. Василий Царев взял надо мной шефство и не отходил от меня ни на шаг, опасаясь, что кто-нибудь из солдат этой группы будет стараться спровоцировать меня на конфликт. Ведь я для них был настоящим и реальным врагом, хотя и плененным.

Сейчас я ощущал себя в шкуре Царева, который должен был для нас тогда стать приманкой в нашей игре с русским снайпером, а теперь — теперь приманкой был я. Ежедневные изматывающие тренировки напомнили мне диверсионную школу в Цоссене. За год моего «отдыха» я слегка утратил сноровку и только сейчас шаг за шагом я стал возвращаться к своей былой форме. «Иваны», глядя на меня, удивлялись моему умению метать нож, саперную лопатку и стрелять из всех видов оружия. Даже в рукопашном учебном бою мне среди большевиков не нашлось равных, и это умение прибавляло мне авторитета даже среди русских. Уже не было тех косых взглядов, не было той ненависти и холодности и даже многие «Иваны» старались перенять у меня некоторые элементы рукопашного боя. Фактически за неделю я влился в этот русский коллектив и к моменту отправки в лес к бандитам ощутил, как мои новые товарищи по оружию переживают за нас с Царевым.

К назначенному времени мы с Василием были в полной боевой готовности. Нам предстояло высадиться на парашютах в район предполагаемого местонахождения банды.

Я фактически был одет в свою же форму с нашивками унтер-офицера, а также со всеми причитающимися мне наградами. Василий Царев по решению командования выглядел наполовину в форме полицая, одетый в цивильное драповое пальто.

За полчаса до посадки в самолет к нам подошел полковник Шестаков и, пожелав нам успешной посадки, как-то тепло обнял каждого. После чего он, взглянув мне в глаза, напоследок сказал: