Liebe deinen feind (Возлюби врага своего)

После того случая моя нога стала меньше болеть и я мог теперь обходиться даже без своей трости. Тела своих земляков и этого полицейского я закопал вдали от дома, позади хлева под кучей навоза. По своей привычке унтер-офицера я разломил пополам их жетоны, и, сложив их с личными вещами, положил в жестяную коробку деда. Я знал, что, несмотря на любой исход этой войны, родственники должны были знать о смерти своих сыновей и мужей. Я все еще лелеял надежду, что скоро вернусь домой, вернусь к своей матери на улицу Поющих синиц. Тогда я еще не знал, что мое пребывание здесь вдали от Родины затянется не на один год, и только по прошествии десяти лет я смогу покинуть эту страну. В то время я наивно полагал, что смогу, смогу вернуться в мой маленький Ордруф, чтобы показать своей матери спасшую мне жизнь славянку. Я знал, что она никогда не сможет винить меня в том, что я нарушил присягу на верность нашему фюреру, потому что только с победой русских мы немцы осознали свое всеобщее национальное заблуждение.

В эту ночь Мария решилась и впервые легла со мной в постель. Мое сердце кипело от страсти к ней, и чувство какой-то особой нежности трепетало внутри меня. Впервые мне было необычайно хорошо с этой русской девчонкой. Мне было настолько хорошо, что я чувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Наша первая ночь стала настоящим рождением уже нашей семьи, а так же зачатием ребенка, ставшего окончательным связующим звеном в этих вечных отношениях.

Я целовал её губы, целовал её грудь, а Мария лежала на спине, закрыв глаза, а струйки хрустальных слез счастья стекали по её щекам.

— Почему ты плачешь? — спросил я, целуя эти солоноватые ручейки.

— Я не знаю. Я просто боюсь, боюсь того, что когда-нибудь сюда придут наши солдаты и отправят тебя в лагерь для военнопленных. Меня тоже сошлют в лагерь, но я хочу сказать тебе, Крис, что я очень люблю тебя. Пусть я попаду в лагерь, пусть меня расстреляют, но я никогда-никогда не смогу тебя разлюбить! Я буду всю жизнь ждать тебя!

После слов сказанных ей на мои глаза тоже накатились слезы, потому что мне было страшно потерять то, к чему меня привел мой Бог. Если бы у меня была возможность вернуться в свою часть к своему другу Питеру Крамеру, я никогда бы больше не взял в руки оружия. Пусть бы меня даже ждал Бухенвальд или даже пятисотый штрафной батальон. После того, что со мной сделали эти русские, я предпочел бы умереть в застенках гестапо, чем стрелять в тех, кого я так полюбил всей своей душой.

Плен

Жизнь на нашем хуторе продолжалась. Мария с каждым днем прибавляла в весе, и её большой живот говорил об очень скором времени, когда на этот свет должен был появиться плод нашей любви.

Прошел ровно год, как я жил вместе с ней в этих лесах и полгода, когда дед покинул нас напоследок, благословив. Несколько раз на хуторе появлялись военные, но я на это время прятался в лесу в отрытой мной тайной землянке.

Фронт уже давно ушел на сотни километров на запад, и теперь для меня эта война была ли всего лишь воспоминанием. Иногда в кошмарных снах я возвращался в те времена и её отдельные фрагменты были лишь воспоминаниями, воскрешенные моим сознанием.

За этот год я все же вспомнил ту последнюю минуту, когда я под шквальным огнем уходил от преследования большевиков. Как на моих глазах крупнокалиберная пуля зенитного пулемета разметала по дрезине голову связиста обер-ефрейтора Манца, который так и не успел передать сообщение о начале операции. Я вспомнил, как после красной вспышки я очутился в снегу в глубокой лощине и кто-то, погрузив меня на сани, тащил по лесной дороге подальше от места взрыва. Эшелон тогда благополучно добрался до Крестов, не потеряв ни одного человека. Я очень рано выдернул чеку гранаты, и эта дрезина разлетелась перед эшелоном за сто метров до него, фактически не причинив и вреда.

Операция «Тритон», которая готовилась командованием нашей армии, была полностью провалена. Крамер тоже попал в окружение в районе Крестов и раненый в грудь русским снайпером пустил себе пулю в лоб. Он чувствовал, что война проиграна. Чувствовал, что так же как и мы он был обманут фюрером и за этот обман пришлось бы рассчитываться уже перед русским народом.

Сейчас меня это уже не волновало. Волновало лишь состояние Марии, которая вросла в мою душу и плоть, словно брошенное в землю плодовитое семя. Я не представлял, как сложится моя дальнейшая судьба в этой стране, но я даже и думать об этом не хотел, пустив её на самотек. Пусть сам Господь решает за меня мою судьбу, а я буду повиноваться его воле, как подобает рабу божьему обласканного когда-то его прошлой милостью.