Life Goes On

— Час. Но этого достаточно. Теперь с вами все будет в порядке.

— Мы прибудем туда не раньше двух.

— К чему спешка? Лучше, чем вообще туда не попасть.

Я выпил еще один стакан чая и закурил. Было одиннадцать часов. Вейланд тоже засуетился и казался более веселым.

— Думаю, поездка на машине того стоила, чтобы курить такие хорошие сигары.

Он никогда не оценит мою услугу, направленную на то, чтобы вытащить его из коттеджа «Пепперкорн». Возможно, Моггерхэнгер уже послал кого-нибудь перерезать ему горло – после фиаско прошлой ночи. Я сказал ему, но он ответил с оттенком бравады:

— Ты думаешь, я не могу о себе позаботиться? В моей жизни были трудные моменты, позволь тебе сказать.

— Надеюсь, ты выберешься из этого.

Я несся вперед, чтобы наверстать упущенное время. Я почувствовал себя проснувшимся, так глубоко погрузившись в этот час сна, что мне показалось, что прошло восемь. Я обгонял всех, никогда не меньше восьмидесяти. Какая была спешка? Шоссе было бесконечным. Вы никогда не добирались туда. Но я не мог успокоиться. У меня кипела кровь, мне было все равно, за что. На дороге был только я. Другие были игрушечными кроликами в консервных банках. Мой вид спорта — их догонять. Я обгоню всех. Он будет преследовать, неважно почему. Если бы Бог существовал, Ему бы это нравилось.

Я вернулся к жизни, мое зрение было острым и ясным. У желтых перекладин перед островком, когда другие автомобилисты притормозили, я помчался по внешней полосе и остановился только тогда, когда стала видна белая линия. Иногда я почти не тормозил, но, глядя вправо и не видя движения на островке, мчался почти прямо. Моя максимальная скорость вернулась, и вождение для меня было как вода для рыбы.

Мы неплохо проехали по этой чудесной Великой Северной Дороге. Я выставил Вейланда в центре Кембриджа, попросив его передать сердечные приветы моему бывшему колледжу.

— Какой это?

Он попытался веселить меня с язвительным презрением, но я побоялся ответить. Неужели он не мог пошутить? Не Вейланд. Но теперь, когда пришло время, ему не хотелось покидать нашу крытую повозку, особенно посреди ночи, хотя было только полвторого. Он знал город еще со студенческих лет и мог оставаться на вокзале до тех пор, пока молочный поезд не отправится в Лондон. По крайней мере, он не был бы голоден, потому что, помимо денег, я дал ему еще сигары и остальные сэндвичи, причем последнее было действием, к которому Дисмал отнесся очень плохо, потому что он пытался откусить их из руки Вейланда. прежде чем он ушел, так и не поблагодарив нас за гостеприимство.

В два часа я медленно двинулся по переулку к старой железнодорожной станции Верхний Мэйхем, загородной резиденции, принадлежащей Майклу Каллену, эсквайру. Как я и ожидал, дом оказался во тьме. Я подумал было подать сигнал, чтобы предупредить Билла и Марию, но не смог удержаться от того, чтобы не увидеть их шок, когда буду вытаскивать их из постели. Клегг и Дисмал прошли через ворота позади, пока я искал ключ. Запах почвы и растительности из сада, а также сладкий ночной воздух были настоящим тонизирующим средством. Это был мой первый дом, и я любил это место. Я бы привез сюда Фрэнсис Мэлэм, и ей бы тоже понравилось. Она приходила бы ко мне всякий раз, когда была возможность освободиться от учебы, и даже после того, как получила квалификацию врача. К тому времени мой развод с Бриджит уже будет завершен. Мы с Фрэнсис поженимся. Я мог бы даже хорошо подумать о дяде Джеффри и простить его за то, что он сделал с Марией. Или не сделал. Я все еще не был уверен. Он не виноват, что вазэктомия не сработала. Я бы попросил его и его семью остаться на выходные. Я бы даже повесил автомобильную шину на пешеходный мост, чтобы его дети могли на ней качаться. Фрэнсис расцвела бы в таком месте, лежа в шезлонге в солнечном саду с расстегнутыми двумя верхними пуговицами блузки. Возможно, она даже будет беременна. Как мог человек моего возраста так думать? Я был на двенадцать лет старше, так что она, вероятно, смотрела на меня как на грязного старикашку.

Звуки радио доносились из гостиной. Безответственные голубки оставили его включенным. По крайней мере, это был признак жизни, и я чувствовал к ним довольно нежную привязанность, как будто невнимательность делала людей людьми, а ошибки делали их — почти — божественными. Я включил свет.

Все, что я знаю, это то, что я ничего не сказал. Чтобы описать то, что я увидел, понадобился бы каталог бед и проклятий. Радио работало, потому что его разбили железным прутом. Было приятно видеть неразрушимость технологий, но это было все, что я мог сказать о них в тот момент. Половину времени мне так и не удавалось запустить это дурацкое радио, но у Кенни Дьюкса, похоже, не возникло никаких затруднений. Он просто раскроил его кочергой. Дверцы шкафа свисали. Комод был опрокинут, а семейные голландские горшки Бриджит разбились. Стулья были разорваны, а стол лежал на боку. Я закрыл дверь и побежал наверх.