Лифшиц / Лосев / Loseff. Сборник памяти Льва Лосева

Во время пребывания Леши в Орегоне (весна 1996 года) он решил как следует отметить день рождения Бродского, 24 мая. И я оказался на кухне Леши вместе с Володей Уфляндом, Андреем Устиновым и бутылкой ирландского виски «Бушмиллс» – напиток, который покойный поэт предпочитал всем другим, ставший почему-то той святой водичкой, которая окропила его пребывание на Западе. Уфлянд, конечно, был старый ленинградский мушкетер и соратник Бродского, а Устинова Иосиф рекомендовал мне несколько лет назад (чтобы пригласить в Орегон, найдя для этого любой подходящий повод) как человека, который мог бы с успехом сойти за его сына (внешне), хотя таковым не являлся. Мы прочитали оригинал последнего письма Бродского, того самого, и все пришли к единому мнению, что в изъятых из публикации 20 % текста перед нами предстает истинный, высоко нами ценимый и дорогой Иосиф. «Ах, если бы», – восклицает он там… дальше передаю своими словами: мол, было бы у нас больше времени (вычеркнуто) больше места – как у наших дочерей (одной два с половиной года, другой три), у которых сейчас полно и того и другого…[69] (Шутка насчет пространства и времени содержит намек на то, что в его стихах повсюду разбросано множество пространственно-временных метафор, а также на двустишие Китса, которое мы нередко между собой пародировали, из его сонета «К Д. Р.»; Д. Р. – это Джеймс Райс – старый друг поэта-романтика.) И место, похоже, нашлось – Лешина кухня в день рождения Бродского. Которое, как ни странно, случилось как раз сегодня! И не лучше ли сбегать еще за бутылочкой Бушмиллса!

И последнее замечание о Лешиной впечатлительности. Однажды, закончив читать курс («сколько можно, честное слово») по Чехову, он отрекомендовал мне чеховского «Ионыча» как «величайший рассказ в мировой литературе». Можете себе представить?

Пер. Владимира Кучерявкина

Алексей Самойлов Человек живет играя

«Судьба – игра»

Игровое начало сближало, объединяло нас, его сокурсников 1959 года выпуска, в один круг. Те, кто писал стихи, вошли в историю литературы как поэты «филологической школы», хотя сам Лев Лифшиц, сын известного детского писателя и поэта Владимира Лифшица (после переезда в Америку в 1976-м он сделал придуманный ему отцом псевдоним «Лосев» своим паспортным именем – Lev Lifschitz Loseff), полагал, что входивших в этот круг футуристов и абсурдистов новой волны точнее было бы назвать кругом Михаила Красильникова.

Лосев, родители которого – и отец и мать, писательница Ася Генкина, – были знакомы с Хармсом, Введенским, Олейниковым, по его собственным словам, «очень многое из обэриутчины ввел в обиход моего поколения просто технически – сидел в Публичной библиотеке, читал старые издания, переписывал их от руки, пропагандировал их, распространял». В мировой истории литературы они – Лев Лосев, Владимир Уфлянд, Михаил Еремин, Леонид Виноградов, Сергей Кулле, Александр Кондратов, Юрий Михайлов, Александр Шарымов – будут названы (это уже мое предположение) поэтами круга Иосифа Бродского.

Иосиф, о котором его друг написал лучшую из известных мне биографий (она вышла в России в молодогвардейской серии «Жизнь замечательных людей»), тоже был человеком игры. «Я всегда твердил, что судьба – игра. / Что зачем нам рыба, раз есть икра. / Что готический стиль победит как школа, / как способность торчать, избежав укола. / Я сижу у окна. За окном осина. / Я любил немногих. Однако – сильно». Это стихотворение, датированное 71-м (в 72-м Бродский вынужден был покинуть родину), посвящено Л. В. Лифшицу.

Брат Бродского по Музе, по судьбам

После смерти Иосифа Лосев стал первым русским поэтом Америки. Лешу, так мы его называли, боюсь, покоробили бы эти слова: трудно представить себе человека менее кичливого и самовлюбленного. Блистательно умный, ироничный, распространяющий иронию и на самого себя, он не страдал и другим грехом – самоуничижения, и если в его рассуждениях о себе и прорывается иногда нотка самоумаления, это вызвано одним – великим даром его друга, высоко ценившего вкус, ум и талант Лосева. «Бродский был гением, то есть от природы человеком очень крупного масштаба; даже когда писал сугубо лирическое стихотворение, оно приобретало у него космический размах просто в силу масштаба его личности, – говорил Лосев в интервью “Литературной газете” в 1997-м, в год своего 60-летия. – Я – человек заурядный, и моя лирика – это лирика заурядного человека: не Бог весть какого довольно типичного русского эмигранта. Другое дело, я совершенно в том уверен, что любое жизненное явление, в том числе и заурядное бытие, может быть выражено на высоком лирическом уровне. А лирика Бродского – это лирика гения par excellence».

Всем бы друзьям и выдающим себя за друзей врагам-завистникам Иосифа Бродского так понимать, так ощущать свой масштаб, находясь в присутствии гения – и тогда, когда он был жив, и теперь, когда мы живем в освещенной его гением поэтической вселенной.