Лифшиц / Лосев / Loseff

Шана Смит Лев Владимирович

Почему, спрашивают они.
Как так вышло, что южанка и провинциалка
изъясняется на языке
мерзлой тундры,
холодной войны,
погромов и чисток?
Деловитый народ, их интересует существо дела:
Все началось с противоречия… вернее с трех:
Девушка из захолустья в элитном университете,
Амазонка, поверженная эльфом в сером свитере.
Город на болоте, затмевающий солнце.
Полуулыбки в ответ на слова,
неспособные передать общую мечту:
svoboda i odinochestvo.
Он так и не сказал мне, что больше всего на свете
хотел свободы и одиночества,
но, наверно, я поняла не умом, а как-то иначе —
лучше всего ему жилось, когда чувство обретает форму;
неизъяснимое мерится оперенным словом
и стелится бархатным снежноягодником по шероховатому своду пещеры.

Из этой полноты одиночества
он увел меня туда, где судили за тунеядство
и лишали речи,
пока изгнанник не ускользал от цензоров;
увел на бескрайную ледяную равнину,
где содержались под стражей
невинность, страдание, надежда;
к равнодушно желтым свечам в окне
и к перепутанным перчаткам последней встречи;
к жалкой толпе матерей, сестер, жен,
чье дыханье ложится на промерзшие стены тюрьмы;
к обезьяне в битком набитом автобусе,
мечущейся по головам граждан пассажиров.
Все это он показал мне, не покидая
белых, обшитых доской комнат, чьи окна
видели то же небо, что и Бродский, Зощенко, Ахматова.
Он нес в себе мир, который порой был абсурден,
чтобы показать нам, что наши правила в лучшем случае эфемерны.

Он нес в себе то, что было отнято, но не потеряно,
палец прикасался к подбородку,
свет струился сквозь толстые стекла очков
к маленьким, темным, бездонным глазам, захваченным мыслью;
он открывал дверь, за которой теснилась
музыка на виниле и марионетки без ниток,
и огурцы до рассвета принимались гоняться за водкой.
А когда он ушел, дверь не закрылась;
Крылья, которые он подарил нам,
продолжают пари́ть,
оживленные танцем
пестрых звезд
мерцающих в призме
кроткой львиной души.

15 ноября 2009

Алексей Цветков