Лифшиц / Лосев / Loseff

Иосиф Бродский и сам с детства свободно владел камерой. В шестидесятые годы, в начале семидесятых в поисках заработка и возможности путешествовать он подряжался ездить в фотоэкспедиции детского журнала «Костер». Первая, если я не ошибаюсь, командировка была в Калининград, сделать репортаж о каком-то детском спортклубе. Снимки, которые он привез оттуда, лучше всего характеризуются словом «беспощадные». То был отвратительный лаокоон из голых рук и ног в кафельном бассейне. Таким он увидел образцовый пионерский клуб. Еще он привез оттуда стихи о руинах Кенигсберга, но это уже не для «Костра».

Усвоенный в детстве язык никогда вполне не забывается. Уроки фотографии сказались в манере поэта смотреть на мир. Да и сама фотографическая образность возникает у него часто. О родном городе сын портового фоторепортера пишет: «Отраженный ежесекундно тысячами квадратных метров текучей серебряной амальгамы, город словно бы постоянно фотографируем рекой, и отснятый метраж впадает в Финский залив, который солнечным днем выглядит как хранилище этих слепящих снимков». Интересно, что фотоаппарат в стихах Бродского прицеливается именно на метафизическую реальность.

Иногда в пустоте слышишь голос. Ты
 вытаскиваешь фотоаппарат, чтобы запечатлеть черты.
…
 Вынь, дружок, из кивота
 лик Пречистой Жены.
 Вставь семейное фото —
 вид с планеты Луны.
…
 Так задремывают в обнимку
 с «лейкой», чтобы, преломляя в линзе
 сны, себя опознать по снимку,
 очнувшись в более длинной жизни.

Фотовзгляд в поэтическом мире Бродского ценится за честность, беспристрастие, беспощадность. За смелость: переведенная в мифологический план фотокамера – это щит Персея. Мостик через Фонтанку, украшенный (?) щитами Персея с запечатленным и тиражированным лицом хаоса, безумным лицом Горгоны в клубке змей, был одним из самых любимых поэтом петроградских мест.

 И на одном мосту чугунный лик Горгоны
 Казался в тех краях мне самым честным ликом.

Личное бессмертие в мифопоэзисе Бродского есть превращение самого себя в камеру, фотопленку, скорее даже в самое светочувствительность и незримый отпечаток света:

 На сетчатке моей – золотой пятак.
 Хватит на всю длину потемок.

Сюзан Зонтаг (мы видели ее рядом с Бродским в другом фотоальбоме Марианны Волковой – «Бродский в Нью-Йорке») пишет о той «красоте, которую способна открыть только фотокамера, – уголке материального мира, которого глаз сам по себе не способен увидеть, выделить». Переверните несколько страниц, читатель, и вы поймете, что она имеет в виду.

Лев Лосев Дверь в комнате Иосифа (фото Марианны Волковой)

Пришпилен рисунок: кто-то в бурнусе

из пускавшихся в раскаленные зоны,
то ли Данте, то ли Лоуренс Аравийский.
Открытки: «Прибой бьется о скалы»,
«Хребет Гиндукуш», «Гильгамеш и Энкиду»,
«Пирамиды в Гизе» (нет, все же Данте),
«Понте Веккьо» (или это Риальто?),
«Дверная ручка» – нет, ручка не на открытке.
 Здесь живет Никто.
 Недоверчив к двери,
 замка на звонок просто так не откроет,
 сперва поглядит в смотровую дырку
 да и отойдет от греха подальше.

 Но настанет день – он повыдернет кнопки,

 торопливо заполнит все открытки,
 надпишет на каждой: «К Николе Морскому»,
 подпишется размашисто: «Твой Гильгамеш»,
 рванет на себя дверную ручку,
 а за дверью – Вожатый в белом бурнусе,
 а за ним – каналы, мосты, пирамиды
 и бьется, и бьется прибой о скалы,
 оседает, шипя, на снега Гиндукуша.

Мне бы хотелось прокомментировать (по необходимости кратко) вышеприведенные тексты, используя материалы бесед (как они были зафиксированы мною или запомнились) с Л. Л., а также собственные наблюдения. Надеюсь таким образом поточнее прочертить – для себя и других – некоторые, как мне кажется, немаловажные автобиографические и мировоззренческие аспекты творчества Л. Л.