Лифт в разведку. «Король нелегалов» Александр Коротков

К весне ситуация настолько обострилась, что получение информации от Шульце-Бойзена и Кукхофа через посредничество Харнака стало процессом недопустимо затяжным. 15 марта Центр дал указание Короткову установить непосредственную связь со «Старшиной» и «Стариком», хотя было ясно, что контакт с офицером, работающим в центральном аппарате люфтваффе, следовательно, секретоносителем, дело чрезвычайно сложное и опасное. К тому же, на «Степанова» теперь ложилась бы запредельная физическая нагрузка, поскольку даже самая короткая встреча с учетом времени на выход и возвращение занимала самое малое четыре-пять часов. Но Центр настаивал, чтобы резидентура установила прямой выход на обе группы, Коротков вызвал на связь Харнака, постарался как можно тактичнее (Арвид был достаточно самолюбив) объяснить ему, что обстоятельства требуют как бы раздробления организации. Нельзя дальше замыкать все контакты на него одного. Стоит ему попасть под подозрение спецслужб, все группы утратят связь с Москвой. Это в лучшем случае. В худшем — гестапо выйдет не только на ближайшее окружение его, Харнака, но и на людей, концентрирующихся вокруг Шульце-Бойзена и Кукхофа. Под ударом окажутся десятки патриотов.

Харнак все понял и устроил Короткову его первую непосредственную встречу с Шульце-Бойзеном.

25 марта в условленный час в одном из укромных уголков Тиргартена навстречу Короткову вышел высокий, стройный офицер в летней форме, сидящей на нем как-то особенно элегантно. По легкой, быстрой походке, хорошо координированным движениям Коротков мгновенно опознал в нем классного спортсмена. Никакой ходульности, подчеркнутой до карикатурности выправки, столь характерной для кадровых, тем более потомственных прусских офицеров от юных лейтенантов до седовласых фельдмаршалов.

Лицо Шульце-Бойзена с неправильными чертами, было, в общем-то, некрасивым, но, тем не менее, от него так и веяло обаянием, а мягкая улыбка была просто неотразимой. Наверняка он чрезвычайно нравился женщинам.

С первых же минут разговора Коротков ощутил к Шульце-Бойзену не только искреннюю симпатию, но и полное доверие. Он сразу понял, однако, что тот человек не только отважен, но и склонен к отчаянному, порой гусарскому безрассудству, вовсе не свойственному немцам вообще, военным — тем более. «Может быть, это у него от спорта?» — подумал Коротков. Известно, яхтсмены — ребята рисковые…

31 марта Коротков докладывал в Москву.

«…в прошлый четверг «Корсиканец» свел нас со «Старшиной»… «Старшина» отлично понимает, что он имеет дело с представителями Советского Союза, а не по партийной линии. Впечатление такое, что он готов полностью информировать нас обо всем ему известном. На наши вопросы отвечал без всяких уверток и намерений что-либо скрыть. Даже больше того, как видно, он готовился к встрече и на клочке бумаги записал вопросы для передачи нам…

Но «Корсиканец» предостерегал о необходимости полностью избегать того, чтобы у «Старшины», этого, как он характеризует, пылкого декабриста, не оставалось чувства того, что его партийная работа, которую он, «Старшина», обоготворяет, превращается в простой шпионаж. В противовес «Корсиканцу», который строит большие планы на будущее и подготавливает своих людей на то время, когда к власти придут коммунисты, «Старшина» нам кажется более боевым человеком, думающем о необходимости действий для достижения того положения, о котором мечтает «Корсиканец».

«Довольно сложно будет обстоять дело со связью. «Старшина» находится на казарменном положении, в город может вырываться в неопределенные, непредвиденные заранее дни, в большинстве случаев еще засветло, иногда, возможно, в форме, как это было в первый раз. Так что придется варьировать, в том числе использовать иногда квартиру «Корсиканца»…»

Последнее, разумеется, было крайне нежелательно и вообще не укладывалось в жесткие каноны конспирации. Однако обстоятельства складывались так, что и «Эрдбергу», и «Старшине», и «Корсиканцу» приходилось идти на риск.

1 апреля Коротков снова встретился со «Старшиной» и убедился в правильности своих первых выводов об этом человеке. Шульце-Бойзен и в самом деле был гораздо более экспансивен и горяч, нежели расчетливый, суховатый, немного педантичный Харнак. Но в то же время, в отличие от своего сугубо штатского единомышленника Шульце-Бойзен был настоящим военным, постоянно вращающимся в военной среде, со складом ума именно военным. А потому при все своем пылком «декабризме» куда реалистичнее, нежели Харнак, понимал, что сломать набиравшую ход машину гитлеровской агрессии способна только вооруженная сила.