Лига дождя

Шура огляделся. Кругом были только деревья, кусты и бурая земля с зелеными щеточками молодой травы. Ни бутылок, ни пакетиков от чипсов – город остался где-то далеко, чуть ли не в другом измерении, мир стал первобытным, перворожденным, созданным только что и специально для них. Доски настила пахли легко и грустно, до Шуры доносилось журчание ручьев, и он чувствовал покой тихого одиночества, когда никуда не нужно спешить, и все уже решено.

– Не прогоняй меня, – устало повторил он. Лиза мягко улыбнулась.

– Не прогоню. Я поняла, что это безнадежно.

Ее пальцы были мягкими и горячими. Иероглифы на ладони Шура даже и не пробовал разобрать. Наверное, она хорошо ворожит и прекрасно видит будущее, наверное, она стала совсем другой, и он ее совершенно не знает, однако пока можно держать ее за руку, ничего не ждать и ни о чем не думать.

– Воробей сказал, ты в больнице лежала.

– Было.

– Как ты сейчас?

– Терпимо.

Отрывочный хэмингуэевский диалог. Короткие рубленые фразы. Лиза рядом, и ее рука пахнет зеленым чаем. Шура не мог понять, что же с ним происходит – разве это наваждение, эта горячка, это стечение всей Вселенной в одну точку – неужели это и есть любовь? Или просто их общее одиночество достигло своего верхнего предела, чтобы в итоге вырваться наружу? Что же это такое, в конце концов, есть ли имя у этого чувства, что сжало горло и не дает дышать?

– Послушай, – сказал Шура. Он понимал, что будет говорить не то и не так, как нужно, однако молчать было еще тяжелее. – Почему… Почему ты была такая?

– Какая?

– Чужая.

Несколько долгих минут Лиза молчала, и Шура боялся, что сейчас она встанет и навсегда уйдет из его жизни, даже не обернувшись. Синица, еще по-зимнему круглая и нахальная, смотрела на него с ветки черными блестящими бисеринками глупых глаз.

– Я думала, что смогу от тебя отвыкнуть, – вымолвила Лиза наконец. – Надеялась, что все это кончится, не начавшись, по большому счету.

Синица склонила головку набок. Шура представил их ее глазами: пара двуногих на странном сооружении из мертвого дерева, и у них совсем нет крошек. По лицу двуногой стекает вода, словно она тает, но вот крошек нет, и это самый большой недостаток. Глупая синица, глупые люди.

– Я думала, что это не любовь, – продолжала Лиза. – Оказалось, это именно она.

Синица покинула ветку и улетела к обитаемым аллеям парка, где можно подкормиться. Шура слушал и понимал, что не сможет ничего сказать – горло перехватило и стиснуло жесткой лапой. Их теперь двое. Двое. А мир такой огромный, и в этой непостижимой величине они сумели найти свою нишу – неужели?

– Я не хотела, – Лиза плакала. Без всхлипов – просто по щекам стекали слезы, капали на сцену и на Шурину руку. – Не хотела, чтоб ты тащился за мной, как… Помнишь, как Мадинка таскает шарф, что он по полу за ней плетется – я не хотела, чтобы так. Надеялась, что все обойдется, что я тебя отпугну всем этим.

– Не получилось, – промолвил Шура.

– Не получилось, – откликнулась Лиза. Южный ветер гнал по небу легкие белые облака с фиолетовыми разводами на брюшках, парк казался нарисованным – нарочито яркая картинка в детской книжке; кругом царила и правила ясная и чистая весна, и Шура самому себе казался чистым и открытым.

Он сел поудобнее и обнял Лизу. Она не сопротивлялась, словно решила смириться и принять все таким, какое оно есть. Бессмысленно бороться с судьбой, даже если ты ведьма второго посвящения, даже если…

Так они и сидели на заброшенной сцене в самом дальнем уголке парка, а кругом кипела весна, и природа, не ведавшая покоя, тянула их к новому лету.

* * *

Вызов на ковер к декану прямо с лекции застал Шуру врасплох. Декан матфака, толстый и меланхоличный Геворг Ашотович Гамрян, самый лучший из армян, как говорили о нем на факультете, практически на все смотрел сквозь пальцы. Открывая дверь деканата, Шура терялся в догадках по поводу этого вызова.

Гамрян говорил по телефону. Повинуясь его короткому жесту, Шура присел на краешек стула. Секретарь, веселая и разбитная Анюта, озорно ему подмигнула: мол, не дрейфь, студент, где наша не пропадала.

– Ну что, Черников, – сказал Гамрян, закончив телефонный разговор, – будем вас исключать.

Шура просто сел. Хотя и так сидел.

– За что? – только и смог вымолвить он. Декан очень выразительно усмехнулся.

– За прогулы, Александр. Общим числом шестьдесят академических часов.

Шура посчитал. Действительно, набежало. Вроде бы и немного пропустил со всей этой историей с Лизой, а вот поди ж ты. Староста Наташка, толстомясая девчонка откуда-то с дальних хуторов области, невзлюбила его с первого сентября – за то, что Шура не обратил на нее внимания, как на девушку: это для чести сельской красавицы оказалось непереносимой обидой. Разумеется, в журнале посещаемости она недрогнувшей рукой выставляла ему все прогулы. Вот черт, что делать-то теперь?

– Блин, – тихо выдохнул Шура. – А варианты есть?

Декан поиграл изящной золотистой ручкой с кокетливым рубинчиком на зажиме.

– Не надо только мне врать про вашу больную маму. Рассказывайте ситуацию.