Лигатура

Не могу хорошо знать о других – в каждой избушке свои погремушки – но сам я имею обыкновение так или иначе отзываться только на те сигналы, на частоту которых настроен мой собственный приемник.

Я слышу только самого себя или вообще ничего не слышу – все кругом только белый шум…

Сюжет – это характер, услышал я от Медведева.

Что получилось – то, стало быть, и хотели. И закончив набирать текст, я тут же наскоро нанизал на леску множество разноцветных, разновеликих и совсем не похожих друг на друга бусинок.

Эклектичное ожерелье!

Правда, характер, способный скрепить столь многоразличные эпизоды, требовался тут вовсе не мой. С моего бы все непременно скоро посыпалось, раскатилось по тараканьим щелям, откуда я их с превеликим усердием так долго по одиночке извлекал.

Собирай их потом снова!

Когда-то, что называется, на заре такого странного для мужчин нашей семьи дела, как сочинительство разных историй, в то время больше настоящих небылиц, я попросил свою бабушку записать воспоминания ее жизни.

В частности, меня интересовало устройство крестьянского быта еврейских земледельческих колоний Александровского уезда Украины в начале двадцатого века.

Попросил и забыл. Да и она больше не возвращалась к этому разговору.

С тех пор прошло не меньше четверти века…

В тысяча девятьсот девяносто девятом году, в возрасте девяноста лет, моя бабушка умерла в городе Щелково, в доме своей дочери, моей матери.

Бабушка писала мне письма потрясающе красивым четким почерком. Я отвечал редко, скупо. Бог весть, чем я занимался в те годы. До сих пор не решаюсь во всем признаться даже себе.

На ее похоронах я тоже не был. Узнал о ее смерти почти через полгода…

И вот, в феврале две тысячи восемнадцатого года мне позвонила мама и сообщила, что решившись через девятнадцать лет, наконец, разобрать бабушкины вещи, она наткнулась на толстую ученическую тетрадь, девяносто две страницы которой были плотно исписаны бабушкиным почерком.

Тетрадь была вся адресована мне…

Кроме того, в нее были вложены справки из Генпрокуратуры СССР об отказе в пересмотре дела моего деда, собственноручно написанная им автобиография, его военный билет, справка о работе в Дальстрое, треугольник письма, выброшенного через решетку окна тюремного вагона по пути в ссылку и некоторые другие бумаги.

Время разбрасывать камни и время собирать камни.

И двадцать пятого апреля две тысячи восемнадцатого года, ровно в годовщину смерти бабушки – так оно и было на самом деле – я принялся нанизывать выхваченные памятью довольно хаотичные эпизоды моей собственной жизни теперь уже на ее характер.

Какие там подобрались камни или бусины, мне судить сложно, но леска точно оказалась из титана, с которым бабушка долго была знакома накоротке.

Такая не обрывается…

1

Я появился на свет в городе, само название которого несет в себе мантру нашего Мира.

Задолго до этого, вполне рядового и потому оставшегося почти незамеченным события, великий поэт горевал: как мол, с таким-то умом и талантом угораздило его родиться в России?

Рискую теперь огорчить его еще больше. Не обладая и малой долей его дарования и даже не особо стараясь, я с первого раза попал в десятку.

Истошный младенческий крик, которым я возвестил Миру о своем приходе, прозвучал в самом, что ни на есть его центре.

Некоторым утешением классику может служить то, что находится сия сакральная точка в пределах все того же государства.

Каждый год в период весеннего обострения разношерстные эзотерики со всех концов Земли слетаются в мой родной город, чтобы здесь – уже сбившись в стаи – прошествовать в деревню Окунево, энергетический пуп планеты, откуда, по неколебимому их убеждению и берет начало наша пятая по счету человеческая раса…

Ну и где справедливость?

У судьбы, конечно, все заранее пристреляно. На то она и занимает изначально господствующие высоты. Но даже окопная вошь способна иногда сбить самый точный прицел.

Хотя лучше бы ей об этом не знать…

Сам я застал родной Омск через сорок лет после того, как благодаря адмиралу Колчаку он, пусть и недолго, но все же побыл в статусе столицы великой империи.

Примерно столько же лет понадобилось еще, чтобы большинство моих сограждан узнали о сем замечательном факте.

Первое, что меня неприятно удивило уже в роддоме было то, что служители этого учреждения оказались заняты исключительно сдачей – приемкой нового, в данном случае моего тела.

Никому и в голову не пришло поинтересоваться, что за душа посетила в нем этот мир и не лучше бы ей для ее же собственного блага несколько повременить с этим не всегда безопасным предприятием или хотя бы перенести его географически.

Акушерка мне попалась, как нарочно, неопытная. В результате ее неловких манипуляций я лишился такого важного органа, как здравый смысл.

Чтобы придать происходящим вокруг меня событиям хотя бы видимость единства, принужден был я с первых дней моей жизни пользоваться в качестве приводящих к нему связей такими его малопригодными заменителями, как с левого фланга злым умыслом, с правого же – ну очень высокими помыслами.