Лигия

Зато провел меня по комнате, где мы сидели; это был его кабинет. Книг совсем немного; помню томик пьес Тирсо де Молины, “Ундину” Ф. Фуке, одноименную драму Жироду и, к моему удивлению, собрание Г. Уэллса. Недостаток книг восполняли развешанные по стенам большие фотографии античных греческих статуй в натуральную величину. То были не дешевенькие фотоподелки, коим несть числа, а подлинные произведения искусства, очевидно выполненные на заказ и с превеликим тщанием доставленные из разных музеев мира. Среди этих восхитительных созданий были “Всадник”, хранящийся в Лувре, и берлинская “Сидящая богиня”, найденная в Таранто; дельфийский “Воин” и акропольская “Кора”; “Аполлон из Пьомбино” и “Лапифянка”; “Феб” из Олимпии и знаменитый “Возничий”… Казалось, комната сияла от их изумленных и вместе насмешливых улыбок, ликующих в отдохновенном высокомерии величественных поз.

— Вот это, Корбера, я еще понимаю, не то что твои фифочки.

На каминной полке застыли амфоры и античные кратеры: привязанный к мачте Одиссей и Сирены, падающие с крутой скалы на острые камни в наказание за упущенную добычу.

— Все это бредни, Корбера, мещанские бредни стихоплетов. От Сирен никому не уйти; а хоть бы кто и ушел — не станут Сирены убиваться из-за такой мелочи. Да и как они вообще могут умереть?

На столике, в простенькой рамке, — старая, выцветшая фотография: двадцатилетний юноша, почти нагой, с растрепанными кудрями, редкими по красоте чертами лица и вызывающим видом. Озадаченный, я на мгновение остановился в смутной догадке.

— А это, земляк, был, есть и будет (сделал он ударение) Розарио Ла Чиура.

Несчастный сенатор в домашней хламиде был некогда юным богом.

В тот вечер мы говорили обо всем на свете. Перед моим уходом сенатор показал мне письмо на французском от ректора университета Коимбры. Это было приглашение принять участие в почетном комитете конгресса греческих штудий, который состоится в Португалии в мае.

— Превосходно. В Генуе я поднимусь на борт “Рекса” вместе с участниками конгресса из Франции, Швейцарии и Германии. Как Одиссей, я законопачу уши, чтобы не слышать галиматьи всей этой сирой братии. Меня ожидает чудесное плавание: солнце, голубое небо, запах моря.

Проходя мимо книжного шкафа, в коем покоились сочинения Уэллса, я осмелился высказать свое недоумение по поводу самого факта их пребывания в этом доме.

— Ты прав, Корбера, тут явный промах. Есть там к тому же романишко, после которого, перечитай я его теперь, отплевывался бы месяц кряду, не меньше. А ты, комнатная собачонка, просто зашелся бы от возмущения.

После той встречи наши отношения стали вполне сердечными. Во всяком случае, с моей стороны. Я изрядно попыхтел, чтобы заказать из Генуи свежих морских ежей. Узнав, что их все же привезут, я раздобыл сицилийского вина из окрестностей Этны, крестьянского хлеба и робко пригласил сенатора посетить мое обиталище. К великой радости устроителя вечеринки, он охотно согласился. Я заехал за ним на своей таратайке, и мы доползли до улицы Пейрон, что у черта на куличках. Ехать со мной сенатор побаивался, явно не доверяя моему шоферскому опыту.

— Уж я-то тебя знаю, Корбера: если нас угораздит встретить какую-нибудь кикимору в юбке, ты, ясное дело, разинешь рот и мы расшибем себе лбы о первый попавшийся столб.

Мы не встретили ни одной страхолюдины и потому доехали целыми и невредимыми.

Впервые за время нашего знакомства я видел, как сенатор смеется. Это произошло в тот момент, когда мы переступили порог моей спальни.

— Стало быть, Корбера, это и есть средоточие твоих жеребячьих потех?

Окинув взглядом немногочисленные книги, он заметил:

— Так-с, так-с. А ты, видно, не такой невежда, каким кажешься. Этот вот, добавил он, взяв с полки том Шекспира, — этот вот кое в чем смыслил. “A sea change into something rich and strange”. Или хотя бы: “What potions have I drunk of Syren tears?”.

Когда добрейшая синьора Карманьола вошла в гостиную, неся поднос с морскими ежами, лимонами и прочим, сенатор только ахнул:

— Глазам своим не верю! Знает ведь, что мне нужно для полного счастья.

— Можете смело вкушать, сенатор, еще утром они плавали в водах Ривьеры.

— Вот-вот, а вы все те же, с вашим гнилым декадентским подобострастием; денно и нощно прислушиваетесь к звукам шаркающей походки Смерти. Бедняги! Спасибо, Корбера, ты оказался преданным рабом. Жаль, что эти гады не из нашего моря; они не укутаны в наши водоросли, и уж конечно их шипы ни разу не пролили божественной крови. Да, ты сделал все, что мог. Только эти твои ежики-малявки наверняка дремали где-нибудь на хладных рифах Лигурийского моря.