Лик Архистратига

Ещё не веря своим глазам, что жив, что ничего не случилось, писатель вскочил на ноги, но не удержался, рухнул на колени и совсем по-детски заплакал. Девушка и монах, сидящие у края пропасти и опять читающие свои тантрические молитвы, оглянулись, только ничего не сказали. День уже близился к вечеру и белому тоже на ночь надо прочитать молитвенное даосистское правило. Прочитал ли он его или обошёлся радостью возвращения в грешный мир живым и невредимым, про то история умалчивает. Но в середине ночи его покровители одновременно поднялись, подошли к европейцу и подняли на ноги очищенного. Руки у обоих оказались довольно крепкими.

– Лин-пош, – заглянула ему в глаза девушка, – ты готов?

– А больше ничего…, – Алексей Николаевич со страхом посмотрел на край чернеющей в темноте пропасти.

– Ничего. Ты очистился, – спокойно произнесла китаянка. – И силу вынести отсюда сможешь только ты, ведь ты – избранный, а каждый должен нести и выносить только свою ношу. Так было, так будет. Такова воля богов. Ты готов?

Писатель вытянул перед собой правую руку ладонью вниз. Пальцы, да и вся ладонь до сих пор заметно дрожала. Девушка усмехнулась, встала на цыпочки, дотянулась ладошками до висков европейца. Потом, подержав какое-то время, вдруг резко отдёрнула руки и встряхнула, будто освобождаясь от чего-то прилипшего к ладоням. Мужчина же облегчённо вздохнул, ему явно стало легче.

– Люди говорят, что время течёт, а время говорит, что люди проходят, запомни это, – она посмотрела прямо в глаза Алексею Николаевичу, но больше ничего не сказала.

А тому нечего было возразить вообще, тем более, что он только, только начал приходить в нормальное состояние. Это отметил сам писатель, потому как глаза китаянки, оказавшиеся так близко, и отливающие в темноте какими-то волшебными искорками, показались европейцу до того лакомыми и соблазнительными, что он всенепременнейше поцеловал бы девушку, не будь рядом молчаливо стоящего старичка. Именно он встрепенулся, ловко и почти неприметно юркнул в подземелье и вскорости поднялся из пещерного коридора с двумя горящими факелами. Он вылез, подождал, пока его заметят и подойдут, отдал один факел девушке и юркнул обратно в пещерное подземелье.

Европейцу ничего не оставалось делать как последовать за ним. Оставшаяся на площадке попечительница легонько подтолкнула избранного в спину, ясно давая понять, что в солярии больше делать нечего, тем более, ночью. Вполне возможно, что она ещё раз подарит когда-нибудь загоревшемуся европейцу свой волшебный взгляд, но это будет потом, если только будет. А сейчас… сейчас неофиту предстояла очередная инициация на положенной в этих местах мистерии овладения тайной силой.

Идя по коридору меж двумя огнями писатель уже не чувствовал себя так неуютно. К тому же, неоднократное обещание помощи и божественное разрешение на вынесение силы из храма только ему одному, придавало уверенности. Как там, в небесных империях делается выбор и на кого выпадает жребий – живым насельникам этой планеты пока неизвестно. Да и надо ли? Тем не менее, поднебесный вердикт вынесен, оглашён и направлен вниз для выполнения.

Храм встретил троицу гнетущей пустотой, неприметной в узком коридоре, густыми пещерными тенями, прятавшимися, где только возможно и сочными, но тяжёлыми запахами сгоревшего жира, которых по вчерашнем прибытии в храм европеец почти не учуял.

Чаши с воловьим жиром по углам и за спиной Бодхисатвы дарили пространству безразлично пылающее пламя. Видимо они горели непрестанно и неугасимо. Алексей Николаевич посмотрел вверх, пытаясь разглядеть храмовый потолок. Свод, если он был, терялся где-то далеко в высоте, а огонь чаш не мог разогнать весь пещерный мрак, хотя светильники по стенам выглядели довольно большими. Такой же была центральная чаша, выполненная в виде поставца на закрученной в косичку толстой металлической ножке. Именно возле неё и поставили европейца, но так, чтобы чаша обязательно оказалась меж ним и тибетским идолом.

– Ом-мани-пудмэ-хум, – начал старец-монах с наиглавнейшего заклинания Бодхисатве. Видимо, на Тибете все молитвенные литургии начинались именно с этой мантры. И всё же старец встал в необычную для ламаистского монастыря и даже для даосизма молитвенную позу Оранты. [33] Он стоял как раз посредине между европейцем и статуей, не уставая повторять заветное заклинание, то есть оградительную молитву.

– Ом-мани-пудмэ-хум, – уносилось под теряющиеся в пещерной темноте своды в тридцать третий или же триста тридцать третий раз.

Европеец очень скоро перестал считать заклинания, потому что не обнаружил ни рядом, ни впереди дочери Ранг-ду. Непроизвольно он хотел обернуться, но тут же получил тычок ниже пояса в самый кончик позвоночника. А в этом месте – европеец знал – у человека довольно неприятный нервный узел со свёрнутой в сонный клубок змеёй Кундалини. Тут же по телу прокатилась волна боли, хотя удар был вовсе не сильным. Девушка стояла где-то сзади и могла шпынять белого дикаря точечными ударами, чтоб не вертелся в храме да ещё при чтении бодхисатовских мантр.