Лик и дух Вечности

— Вот про игру он напрасно сказал, — продолжала мама, найдя нужное. — Игра — это если нарочно. А у нее это была если и не природная, то давно заученная пластика. То ли она пряла свой славянский анфас и выставляла горбоносый профиль, подражая Ахматовой, то ли просто была не уверена в себе и неслась напролом, как испуганное животное. Но не игра, нет. Очков не носила, действительно. Возможно, этим тоже многое объясняется: и отрывистые движения и странная манера смотреть на собеседника. Ну перстни, сигарета — об этом так много пишут, что тут и добавить нечего. Скажу только, что курила она по-мужски, порой пуская дым через нос и прижмуриваясь от дыма, когда задерживала сигарету в углу рта. Нет, женщинам этого делать не стоит.

— Чего именно? Курить?

— И курить, — мама серьезно посмотрела на меня: — Вообще подражать мужчинам нельзя. Вот дальше он пишет: «Она не любила жалости, смирения, скромности», а я бы сказала жестче — в ней чувствовалась чужеродность православной культуре, по сути, по глубинному своему значению она не была русской. Не знаю, в стихах она, вроде, оперировала религиозными терминами, но это была формальная образность, описательная. То же самое и относительно ее лексики, якобы народной. Все это было сильно замешано, на псевдо. Деланность, ряженность, в лучшем случае стилизация.

Подняв взгляд на облака, мама задумалась — не слишком ли раскритиковала она Цветаеву.

— Далее смотрим, — мама отвела взгляд от неба, воткнулась в книгу: — Пишет, что она всегда играла какую-то роль. Ну, может и играла, но ведь опять же — не осознанно. Такой уж она была, разной, в зависимости от настроения, от перемалываемого в себе в эту минуту материала. Я ее видела старой и уставшей, сникшей, присмиревшей. Играла ли она это? Не думаю. На тот момент она была склонна много вспоминать, рассказывать о себе. Копалась и копалась в прошлом, а то принималась рыться в душе — и все вслух, словно теорему доказывала. Могло даже показаться, что она объясняется из чувства вины, из желания выяснить отношения. Словом, была в этом и доля неприличного раздевания, и навязывание себя окружающим, и безразличие к ним, подчеркнутое самолюбование — так это выглядело. А по сути, как я теперь понимаю, в этом проявлялся ее метод работы над собой, поиска в себе новых истин. Она разговаривала сама с собой, теперешняя с прошлой, но при этом ей нужен был собеседник — активный слушатель, спрашивающий и бросающий реплики.

— Канун климакса — депрессия и желание выговориться… Ты забыла о них, мама? — я оперлась о подлокотник кресла и, наклонившись, повернулась к маме. — Как они меня до сих пор изводят…

— Да, — согласилась мама. — В этом ты права. Многое в том, что говорила и делала Цветаева в последнее время своей жизни, объясняется климаксом. Давай не будем лукавить и признаемся себе, что и до веревки ее довела именно климактерическая депрессия. Я просто не хотела первой говорить эти догадки…

— А я не вижу тут ничего такого, чтобы не говорить, — сказала я. — Я сразу об этом подумала, едва прочитала «Скрещение судеб». Я знаю семьи, где женщины уходили из жизни точно от таких же причин и таким же способом.

— О прогулках не знаю, — продолжала мама перебирать свои записи. — Наверное, это было только в молодости. Я видела у нее больные ноги, довольно отекшие, она жаловалась на одышку, утомляемость, тяжесть в теле, хоть сама была как воробышек, худющая. А вот и он о ее русскости пишет, смотри! Но при этом подчеркивает, что она любила Запад. Нет, не истинная это была русскость, а внешняя — одежды души, словеса. Речь у нее, в самом деле, была очень московской, приятной, но менталитет, идеалы, мораль — все чужое.

— Ее мать была одержима еврейством, Марина Ивановна сама об этом писала, так что же ты от нее хочешь. Она и дочерям это передала. А ведь евреи навсегда остались кочевниками, пастухами-скотоводами, вечными мигрантами, опустошителями земель и бродягами — без своего угла, без привязанности к месту.

— Поэтому я от нее и не хочу ничего, — мама пожала плечами. — Чего ждать от ребенка, с юности увлеченного Наполеоном, врагом, шедшим войной на твою родину? Чего хотеть от того, кто исступленно любит Германию? Гражданином этот ребенок не вырастет. Обидно, что такое могло случиться в семье русского ученого. Вот тут еще есть то, что нам нужно!

— Кто такой?

— Не такой, а такая: