Лик Победы

Почему? Потому что первая красавица и одна из самых богатых невест Фельпа ему не нужна и не была нужна никогда. Отец при всей нелюбви к Титусу был польщен вниманием Джулии к его сыну, так польщен, что об этом узнал даже Ворон, а сын не представлял, куда бежать от набросившегося на него счастья.

Кэналлиец прав: то, что само идет в руки, то, о чем мечтают многие, если не все, не приносит счастья. Лучше не иметь ничего, чем стать обладателем ненужной игрушки и всеобщей зависти. Джулия Ванжи станет женой другого, он проживет свою жизнь одиноким. Поликсена мертва, другим женщинам ее не заменить, но жить можно и без любви, это он тоже понял на Бьетероццо. Так же как и то, что, вцепившись в прошлое, станешь добычей чудовищ.

– Вы задумались. – Алва снова погладил гитару. Как кошку или женщину. – О чем?

– О той лошади… Вы ее удержали.

– Хорош бы я был, если б не удержал какую-то клячу. Даже во сне.

– Клячу?! Это, по-вашему, кляча?!

– Если в лошади видишь чудовище, она будет чудовищем. – Талигоец склонил голову к плечу и вдруг улыбнулся. – Но если в чудовище увидеть лошадь, оно станет лошадью.

– Можете сколько угодно делать вид, что ничего не произошло, но ее прогнали именно вы.

– Видимо, кляча решила, что перед ней чудовище. Не исключаю, что, с ее точки зрения, так и было.

– И все равно, – не унимался Луиджи, – я ваш должник, хоть вы и отказываетесь. И когда-нибудь я отдам все долги.

Алва прикрыл глаза ладонями, наверное, все же устал.

– Звучит угрожающе. Прошу меня извинить, мне нужно написать пару писем, а уже далеко за полночь.

– Я не уйду, – внезапно заупрямился фельпец, – то есть не уйду, пока вы не скажете, о чем вы только что пели.

Кэналлиец откинулся на спинку кресла, рассматривая собеседника, затем кивнул и потянулся к бутылке:

– Тогда выпейте еще. Это старая песня. В Алвасете вам скажут, что ее сочинил первый из Алва, но на самом деле она еще старше. Ее можно спеть на талиг, хотя при этом многое теряется.

– Спойте, – подался вперед Джильди, – и я уберусь.

Ворон не ответил, а молча допил вино и взял гитару. На красивых губах мелькнула и пропала усмешка. Первый аккорд был резким и отчаянным, словно крик в ночи, Алва прижал струны, заставив их замолчать.

– Вы уверены, что хотите услышать именно это? Я мог бы спеть что-то более приятное.

– Уверен.

– Что ж, извольте…

                   – Брат мой сводный, брат мой с перевала,
                   Что мне делать с сердцем, что болеть устало?
                   – Черный камень заменит сердце,
                   Ай-яй-яй, черный камень…
                   – Брат мой сводный, брат мой с побережья,
                   Не отмыть ножа мне, что убил надежду.
                   – Горький ветер высушит слезы,
                   Ай-яй-яй, горький ветер…
                   – Брат мой сводный, брат мой из пустыни,
                   Вспомнишь ли о мести, когда труп остынет?
                   – Алой кровью умоется сталь,
                   Ай-яй-яй, алой кровью…
                   – Брат мой сводный, брат мой из дубравы,
                   Помянешь ли брата на заре кровавой?
                   – Струнным звоном расколется ночь,
                   Ай-яй-яй, струнным звоном…

Гитарный перебор, отблески камина, пляшущие тени на стенах, полу, потолке и песня. Песня обо всем и ни о чем, песня, которую не забыть.

Глава 4 Талиг. Оллария Торка. Агмаренский перевал

399 год К.С. 13-й день Осенних Ветров

1

Утро было бледным и дохлым, как подвальный проросток, но оно было! Луиза с трудом оторвала раскалывающуюся голову от подушки – нужно вставать, приводить рожу в пристойный вид, отправляться к Катарине, притворяться, что все в порядке. Служанки в Багерлее были старательными, но неумелыми, и благородным узницам отсутствующих камеристок заменяли Луиза с Селиной: мать причесывала королеву, дочь – Айрис и графиню Феншо.

Госпожа Арамона кое-как влезла в утреннее платье, заплела косы, обернула их вокруг головы, покосилась на окно, не удержалась и выглянула наружу. Мокрая крыша, мох в выбоинах, жирные голуби, дым из труб – скучно, серо и нестрашно. Женщина тихо задернула атласную занавеску – словно прикрыла лицо покойника. Хотелось ткнуться в подушку и завыть.

– Госпожа Арамона, – симпатичная толстуха стояла на пороге, прижимая к животу кувшин, – ваше молоко.

– Спасибо, Грейс. Ты ничего ночью не слышала?

– Ничего… Только кошки орали, как с цепи сорвались…

Кошки? Она как-то спутала кошачьи вопли с детским плачем и выскочила на улицу среди ночи. Мать долго ей это вспоминала.

– Я тоже слышала кошек, Грейс. Наверное, они решили, что весна.

Грейс хихикнула. Обычный день – решетки, слуги, молоко, хлеб, Катарина с молитвенником, зеркало, кипарисовые гребни на маленьком столике.

– Доброе утро, ваше величество.