Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Весь вышеизложенный ход событий со времени возвращения Петрова в Петербург и до убийства полковника Карпова заимствован из показания Петрова, данного им военному суду и занесенного в протокол судебного заседания. В какой мере это показание соответствовало действительности, сказать трудно, так как в нем есть много неясностей. Ни проверено, ни, как говорят, разработано, оно не было, и все расследование производилось так молниеносно, что даже сам генерал Герасимов ни на следствии, ни на суде допрошен не был. Как видно из его недавно вышедшей книги, он на другой день после взрыва получил предписание выехать в Сибирь (Иркутск) для расследования какого-то совершенно незначительного недоразумения между служащими Иркутского охранного отделения.

Осужденного Петрова поторопились повесить, и уже после его устранения составили особую Комиссию, получившую поручение расследовать это в высшей степени загадочное дело и решить судьбу генерала Герасимова.

Хотя оговор Петровым генерала Герасимова был совершенно голословным, и решительно никаких подтверждающих его данных добыто не было, тем не менее, результатом расследования было постановление Комиссии о предании Герасимова военному суду. Постановление это, однако, в исполнение приведено не было.

От участи директора департамента Лопухина Герасимова спасли личное расположение министра Столыпина и боязнь нового скандального процесса.

* * *

Летом 1911 года в Киеве во время одного из антрактов торжественного спектакля, на котором присутствовал Государь, из партера вышел одетый во фрак молодой человек, и, направляясь к стоявшему у рампы министру председателю П. Столыпину, на ходу произвел в него несколько выстрелов. Раненый министр покачнулся и упал.

Началась невероятная суматоха, пользуясь которой убийца постарался скрыться, но сосед его по креслу, какой-то молодой офицер, узнал его в толпе и задержал у самого выхода из театра⁹⁴.

Террорист оказался молодым киевским евреем Багровым⁹⁵, состоявшим на секретной службе у департамента полиции и получившим пропуск в театр от чинов политической охраны. Говорили, что когда Багрова вели на казнь, он, несмотря на завязанный рот, успел крикнуть, что его вешают те самые люди, которые послали на убийство.

Что организовано это дело было департаментом полиции, оказалось бесспорным, но кто именно был высшим инициатором его, следствие не выяснило.

Революционные организации, во всяком случае, никакого отношения к нему не имели, о чем и объявили в особой изданной ими по этому поводу листовке.

Убийство Столыпина нагляднее чем когда-либо показало, что в условиях русской действительности путь от Капитолия к Тарпейской скале недалек.

Система, при которой власть, пользуясь Гапонами, Азефами и Петровыми, обратила провокацию в метод борьбы со своими противниками, привела к такому разложению, при котором в самом правительстве никто уже никому не доверял.

Инерцию, в силу которой оно еще продолжало держаться, нарушила наступившая война.

* * *

Среди революционных деятелей, которых мне пришлось обвинять, Альберт Трауберг («Карл»), несомненно, занимал незаурядное место. Члены его летучего боевого отряда называли его «Строитель Сольмес», и не только преклонялись перед его блестящим организаторским талантом, безукоризненной честностью и строгой до аскетизма жизнью, но искренне и глубоко любили его как человека.

В одном из отобранных у него при обыске писем казненная за покушение на военного министра Зинаида Клапина, отправляясь на этот террористический акт, писала: «Я так привыкла муштровать свою душу и сдерживать свои чувства, что по временам она совсем стала терять свою чувствительность, и вот, Вы, милый, ласковый, согрели ее немножко, дали мне настроение, при котором я смогла написать матери… Вы, "строитель", должны перешагнуть всех нас и отдать себя последним. Чтобы пережить многих и чувствовать себя "строителем", нужны нечеловеческие силы. Они есть у Вас, эти могучие силы, которые воспитываются великим страданием и глубокими переживаниями души. Эти силы побуждают идти, не останавливаясь ни перед чем, шагая через трупы близких людей. Вам придется перешагнуть через Альвину, этот нежный горный цветок Эдельвейс. На Ваши плечи ляжет тяжелый гнет, – как бы я хотела тогда быть с Вами, "строитель"».

Другой из корреспондентов советует: «Если Вы сами поедете в город, мы можем Вас потерять. Да лучше всех нас бы повесили, чем допустить это. Вы умеете столько давать душе другого».