Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Я был вполне удовлетворен и приговором и своим выступлением, но начальство посмотрело на дело иначе. На следующий день в кабинете прокурора я выслушал следующее наставление: «Очень печально, — сказал прокурор, — что в Академии Вас, по-видимому, не ознакомили с сущностью того учреждения, служить которому Вы себя предназначили. Приходится восполнить этот пробел мне. Видите ли, уголовный суд слагается из трех элементов: обвинителей, защитника и судей. Функции каждого из них строго определены законом. Обвинитель — прокурор — обязан представить суду все данные, устанавливающие виновность подсудимого и характеризующие преступную сторону его личности. Защитник подвергает оценке представленные прокурором улики и извлекает из дела все, что с какой-либо стороны может облегчить вину подсудимого. Таких преступников, в пользу которых нельзя было бы привести ни одного довода, не существует. Наконец, судьи, выслушав стороны, выносят свое решение. Вы просили суд о справедливости, но своим отказом от защиты отняли у него одну из возможностей ее осуществить. Римляне говорили: „Audiatur et altera pars“¹². Вверившие Вам свою судьбу подсудимые говорить не умеют, и оставленные Вами они оказались в самую тяжелую минуту совершенно беззащитными».

Сделанной ошибки я уже больше не повторял и необходимое душевное равновесие достигал тем, что никогда не добивался сознания своего клиента и избегал расспрашивать его о таких обстоятельствах, которые делали бы для меня его виновность бесспорной.

Уже при окончании моего пятилетнего стажа в суд поступило сенсационное дело князя Церетели, обвинявшегося в оскорблении действием своего начальника. Несчастие свалилось на голову молодого офицера совершенно неожиданно и грозило ему лишением всех прав и ссылкой в каторжные работы.

В жаркий весенний день стоявший в лагере полк, в котором служил князь Церетели, встречал товарищеским обедом офицеров другого полка. Распорядителем обеда был капитан, в роте которого Церетели служил офицером. Когда обед уже близился к концу, к Церетели подошел его вестовой (казенная прислуга) и сообщил, что в лагерь приехала его жена, ожидает его в палатке и просит прислать ей бутылку вина. В офицерском буфете вина уже не было, и Церетели, взяв стоящую на столе недопитую бутылку, передал ее вестовому. Распорядитель, капитан, сделал ему замечание, а на объяснение Церетели, что вино он послал своей жене, грубо заметил, что стоящие на столе угощения предназначены не для жен, а для гостей. Обиженный Церетели ответил неуместной насмешкой, за которую капитан громко назвал его дураком. Церетели встал из-за стола и, подойдя к капитану, ударил его по лицу.

При такого рода столкновениях обычно искусственно создавалась такая обстановка, которая позволяла независимо от служебных отношений передавать дела на рассмотрение товарищеского суда общества офицеров. Решением суда в данном случае была бы дуэль, но капитан нашел для себя более удобным другой исход. Он донес о случившемся официальным рапортом и потребовал предания своего подчиненного военному суду по обвинению в тягчайшем нарушении военной дисциплины.

За несколько дней до судебного разбирательства ко мне, как защитнику Церетели, приехал командир полка и, изложив все обстоятельства дела, между прочим сказал, что за день до инцидента он словесно приказал Церетели временно замещать одного из ротных командиров. Офицер этот воспользовался двумя праздничными днями и по его просьбе командир приказал о начале его отпуска и назначении Церетели заместителем формально объявить в приказе после праздников, т. е. двумя днями позже его фактического отъезда. Выходило так, что в момент оскорбления Церетели уже в роте капитана не состоял, а потому и удар нанесен был не начальнику, а равному с ним офицеру. Само собой разумеется, что я поспешил использовать это в высшей степени ценное показание, и предложил командиру явиться в судебное заседание, тут же составил и вручил листок с вопросами, которые буду предлагать ему на суде и ответами, которые он должен будет делать. Командир был георгиевский кавалер, но человек уже старый и не особенно толковый. Чтобы придать его показаниям необходимую ясность и бесспорность, надо было предусмотреть вопросы прокурора и его к ним подготовить.

Фактическая обстановка происшествия подтвердилась на суде, конечно, полностью. То, что повод к оскорблению дан был самим капитаном, являлось лишь уменьшающим вину обстоятельством, но прочности обвинения оно не нарушало, а потому мой начальник — прокурор вел дело с величественным спокойствием и с подчеркнутой объективностью беспристрастного обвинителя.