Лик войны

Страх, рождаясь мгновенно, мгновенно исчезает. В первый месяц войны, после поражения у Шарлеруа, французская армия бежала. Это было паническое бегство. Бросали артиллерию и обозы, пехотинцы захватывали лошадей, драгуны, оставляя коней, кидались на поезда. По шоссе к Парижу и Руану солдаты и беженцы пестрой толпой неслись от отставшего позади врага. Одна рота могла бы уничтожить в эти часы целый корпус. А через десять дней эта же армия, эти же обезумевшие от страха солдаты, докатившись до фортов Парижа, опомнились, собрались с силами, кинулись на врага и победили.

В те дни паника овладела и парижанами. «Мы проданы и преданы», — гудел народ. Толпы бежали на вокзалы, осаждая поезда. Это длилось несколько дней. Многие уехали, и богатые кварталы опустели. А потом сразу, непонятно почему, до Марны наступило успокоение. Оставшиеся собирались, смеясь, на площади и на Монмартрскую вышку. Балагуря, глядели они на немецкие аэропланы, которые каждый день аккуратно в пять часов пополудни сбрасывали на Париж десятки бомб.

VIII

В госпитале русский доброволец Исак 3. обратил на себя внимание необычайной раной. У него была проколота штыком ладонь. Вот что он рассказал мне.

— Я — еврей из Литвы. Портной. Бежал от военной службы. Пошел волонтером, потому что люблю Францию и еще потому, что все пошли. Но это очень страшно, первая атака, я ведь даже не знал, что это. И когда на меня побежал немец, я выронил винтовку и заслонился руками. Вот так. Я даже закрыл глаза. Я не боялся смерти, но это было слишком страшно. Может быть, лучше, если б он проткнул мне сердце, а не руку, — тогда меня не считали бы трусом.

— Скажите, вы ведь не думаете, что я трус?..

IX

Когда я приехал в Нуайон, только что очищенный немцами, у заставы две женщины, увидев автомобиль, низко в пояс поклонились. «Вы понимаете, что нужно сделать, чтобы французы так кланялись», — со слезами в голосе сказал мой спутник, французский офицер.

Запуганные на-смерть, жители боялись даже радоваться освобождению. Разговаривая, озирались по сторонам. Что это? Два года оккупации. И потом началось самое тяжкое, стыдное. Один за другим приходили и доносили друг на друга. Шептали наветы явно нелепые, смешные. Страх, рабский страх развратил их души. Нужны, быть может, долгие годы, чтобы излечить их от этих низких поклонов, собачьих взглядов и гнусного шопота.

X

Маленькая пикардская ферма. В дымной комнате вся семья. Мать вяжет, старшая дочка, школьница, с косичкой, читает, вторая ползает по полу, сооружая домик из спичечных коробок. Солнце. Блестят медные кастрюли. На выбеленной стене молодцеватый портрет бельгийского короля. Мир. Благоденствие. А в садике у фермы стоит английская батарея. Стреляют. Весь дом трясется. Женщины лениво смотрят в окно. Девчурка в упоении бьет в ладоши и кричит: «бум». Школьница деловито говорит: «здорово!» Так каждый раз. Но вражеские батареи ищут нашу. Время от времени слышно мяуканье, а потом треск. Снаряды падают близко: то недолет, то перелет. Может быть, сейчас они достигнут цели. Но шум куда меньше, чем от отправных выстрелов, и в комнате никто их не замечает.

— Э! Надо убираться отсюда прочь, — говорит артиллерист товарищам. А на ферме продолжают вязать, читать и строить домик из коробков.

XI

Альберт. Вернее то, что было год тому назад Альбертом. Развалины домов, лавок, церквей. Напротив собора кабачок «Lion d’Or» — красный двухэтажный дом. Верхний этаж сбит снарядом. Внутри кровати хозяйки и четырех ребят. Когда начинается обстрел, вся семья переселяется в погреб.

Я пью скверное кислое винцо и беседую с хозяйкой.

— Как живете, madame?

— Да разве это жизнь, monsieur? За это вино я заплатила сто шестьдесят франков гектолитр. И вы хотите, чтобы я жила? И еще надо достать его. На прошлой неделе я привезла из Амьена две бочки, и под такой огонь попала. Мог весь товар пропасть.

— А как с обстрелом?

Хозяйка зевает, голос ее становится вялым.

— С обстрелом? Да, конечно, это очень неприятно. Вы видели изменение в нашем доме. Но, с другой стороны, я не могу пожаловаться: теперь фронт ближе, и посетителей больше. За день торгую на двести, а то на триста франков. Хотите еще стакан?

У нее лицо самой обыкновенной крестьянки, с наивными, слегка коровьими глазами. Она алчная «спекулянтка» — следует негодовать. Перед ее храбростью следует преклониться. Она любит самое ничтожное в мире — стофранковые бумажки. Она радуется тому, что немцы продвинулись вперед — бойчее идет торговля. Она боится за вино и за деньги, но не думает ни о себе, ни о детях. Ее можно презирать, и все же она победила смерть.

XII

Пон-а-Мусон немцы обстреливали регулярно каждую ночь. Одна из обитательниц этого несчастного городка, m-me Бальи, у которой осколком снаряда ранило мальчика, жаловалась мне:

— Плохо здесь… если бы одна, а то за детей боюсь… Вот зовет меня сестра в Чикаго, — у меня старшая сестра замужем за американцем. Конечно, там лучше, и я очень хотела бы пожить с ней. Только переезд так опасен…