Лихачев

Отец так и запомнился сыну сгорбленным, в сбитых сапогах, в засаленном рабочем пиджаке, в черной косоворотке. Шея была укутана вафельным полотенцем. Умирал он, как рассказывали, мучительно, а жил в последнее время как бы нехотя, вина в рот не брал, не курил, не любил разговаривать.

Лихачев, получив телеграмму, подал рапорт, добился отпуска.

Приехал он в Москву уже после похорон. Мать выбивалась из сил. Никаких сбережений у семьи, конечно, не скопилось. И мать не знала, как жить и воспитывать шестерых детей. Сестре Лиде, самой младшей, не было тогда и года. То, что мать вдруг сгорбилась, поседела, а ей исполнилось всего 37 лет, больно ударило его. Он вошел в комнату, сел за стол, где обычно рассаживалась вся семья. Взглянул в передний угол и ахнул — мать сняла все иконы. На обоях остались только светлые прямоугольники. Он спросил ее, ходит ли она по-прежнему в церковь. Она закрыла лицо руками и отрицательно покачала головой. Потом заговорила о чем-то, всхлипывая, глотая слезы, из чего он понял только одно: если бог отнял у нее любимого человека, оставил с детьми мал мала меньше, значит, он не вездесущ и не всемогущ — зачем же она будет ему молиться. Мать говорила с отчаянием в голосе. Он увидел, что руки у нее дрожат, и дал ей слово, как только война окончится, вернуться домой.

— Ежели не убьют, конечно, — добавил он.

Она заплакала от жесткости его простых слов — «ежели не убьют», и он никак не мог ее утешить. Перед его отъездом мать спросила:

— Ты, Ваня, лучше мне скажи: ты стал большевиком?

— Я? — удивился сын. — Откуда это ты взяла?

— Сказывали, — проговорила мать, и слова ее прозвучали укоризной, — Не надо бы тебе. Ты ведь хороший, добрый.

— А я как раз и не стал, — огрызнулся сын. — Хотя, ей-богу, не знаю, как в наше время можно стоять в стороне. Да каждый нормальный рабочий сейчас вступает в партию.

— Это почему же?

— Да потому, что… Слыхала, поди, песню «Вставай, поднимайся, рабочий народ»?

Мать вздохнула.

— Как немцы Польшу захватили да братанье началось, думали: ну скоро войне конец. А тут новые песни пошли…

— Ты о Ленине слыхала?

— Откуда мне слыхать?

— А ты много-то не говори, значит, а слушай, — сказал он внушительно, но, как и прежде, по-товарищески. — А я вернусь… Ты не думай. Смелого пуля боится! Смелого штык не берет.

Глава четвертая

1

Обещание, данное матери, удалось выполнить.

В январе 1917 года Иван Алексеевич был демобилизован по болезни и вернулся в Москву, но вскоре после Февральской революции его вновь призвали в армию. На этот раз он попал в пехоту, во 2-ю армию, в 192-й запасной полк, а затем в составе первой маршевой роты был отправлен на Западный фронт под Несвижск. Здесь он встретился с человеком, который неприметно определил его будущее. Это был командир взвода Ксенофонтов Иван Ксенофонтович, член партии большевиков с 1914 года.

В то время события следовали за событиями с быстротой пулеметной очереди. Всех трясла лихорадка. Любую газету зачитывали до дыр. Однажды Ксенофонтов принес в казармы «Солдатскую правду» — большевистскую газету. «Мир, земля, хлеб, власть Советов» — вот что провозглашали большевики.

Ксенофонтов читал газету шепотком. По его словам, До победы революции было еще далеко, если у власти стояло буржуазное Временное правительство. Полная победа революции могла свершиться, только когда рабочие и солдаты возьмут власть в свои руки. «Солдатская правда» требовала создания правительства Советов — органа власти революционного народа, как это было в 1905 году.

Лихачев потянул к себе газету.

— Откуда она у вас? — наивно спросил он взводного.

— А тебе зачем знать? — сказал Ксенофонтов настороженно.

Он был коренаст, с ровным густым румянцем и веснушками на носу. Взгляд прямой и смелый.

— А я с вами, — вдруг открыто сказал Лихачев.

— По рукам!

В июне 1917 года Лихачев вступил в большевистскую партию. В июльские дни он был арестован и сидел в «Крестах» за выступление против войны, затем его направили на передовую. Здесь его вскоре контузило. Правая сторона тела была парализована. Несколько месяцев пришлось ему пролежать в госпитале, томясь от жары и неизвестности, а когда вышел на костылях из госпитальных ворот, то прежде всего разыскал Ксенофонтова. Оказалось, что с 26 июля по 3 августа шел VI съезд партии. Подробности, которые волновали Ксенофонтова — кто и что говорил на съезде, — Лихачев пропустил мимо ушей, а кое-чего просто не понял. Зато хорошо запомнил, что съезд призвал членов партии готовить силы для решительных схваток с буржуазией.

«Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи, — призывал «Манифест», выработанный на съезде. — Стойко, мужественно, спокойно, не поддаваясь на провокацию, копите силы и стройтесь в боевые колонны».

Лихачев передвигался в это время на костылях. Только когда он стал ходить с палочкой, то по рекомендации Ксенофонтова был принят на работу в ВЧК.

Великая Октябрьская революция победила и стала, по словам Ленина, «триумфальным шествием»[2] распространяться по всей стране.