Лихая година

Урядник сел на лавку у края стола, положил нагайку около листа чистой бумаги и пузырька с чернилами и стал писать что‑то с малограмотной неустойчивостью в руке.

— Ну, так вот… Ладно!.. Больше стегать не буду, не бойся. Говори, кто подучил тебя на церкви писать?

И словно не я, а кто другой за меня пролепетал:

— Не писал я… Никто меня не подучал… Не я это… Я ничего не знаю…

— Ага, не знаешь… Не ты писал… А вот люди видели, как ты писал. Что же, по–твоему, батюшка‑то врёт?

А я бормотал, как в бреду, захлёбываясь слезами:

— Не знаю я… Не я это… Я и к церкви‑то не подхожу. И сроду… похабщиной не ругаюсь…

Урядник ехидно зашевелил усами и зловеще прищурился.

— Так, так… Значит, не ты эти пакости марал, хоть тебя и застали люди у подножия церкви. Выходит, что батюшка нарочно всё подстроил? Говори, собачий сын, винись, а то сейчас опять пороть буду. Запорю, а язык тебе развяжу! Ну? Говори!

И опять словно не я, а кто‑то другой во мне невнятно бредил:

— Может, и нарочно… Поп‑то злой на поморцев… Он гонит их… и даже бабушку Парушу в жигулёвку сажал… А нас и Максим Сусин сжёг по злости… Они чего хошь наговорят…

— Ого, вот как ты заговорил! —обрадовался урядник и хищно нацелился на меня пьяными глазами. — Ты, оказывается, не такой вахлак и олух, как другие деревенские дураки. На ватагах был, по стороне шлялся с матерью, знаю. Другой бы на твоём месте не додумался до таких разговоров. Кто же, кроме тебя, смог на такое святотатство пойти? Ну, после этого тебе только один шаг сделать — рассказать, какой негодяй из староверов толкнул тебя на такое злодейство.

Меня вдруг охватило такое безнадёжное отчаяние, что я закорчился от рыданий и взвизгнул:

— Не я это… Не писал я… Нечего мне говорить…

За окном, должно быть, собралась толпа мужиков и баб: там шумели голоса, возмущённо вскрикивали женщины. Среди общего гула я слышал гневный голос Якова, рыдающие вскрики женщин. Но ни раздора, ни драки не было. Кто‑то подошёл близко к окну, ударил кулаком в раму и требовательно крикнул:

— Эй ты, урядник! Парнишку‑то не терзай!.. Такого закона нет, чтобы детей калечить…

Урядник бросился к окну и погрозил кулаком, потом широкими шагами подошёл к двери, распахнул её и рявкнул:

— Сотский! Гони от избы всех дураков! Дежурить надо, а не сидеть под навесом.

В этот момент на пороге с робкой стариковской улыбкой появился дедушка.

— Чего тебе тут надо, борода? — зарычал на него урядник. — Вон! Душу выну!

Дедушка плаксиво улыбался и мял дрожащими руками картуз.

— Господин урядник… парнишка‑то — внучек мой.. Отпусти его, христа ради… Напраслина на него…

Урядник всхрапнул и ударил деда кулаком по седой голове. Дед исчез за косяком дзери, а урядник ещё раз ударил его сапогом и захлопнул дверь. Толстый его нос раздувался от бешенства, а угрюмо–пьяные глаза выпирали из век. Рыжий солдатский ёршик шевелился, как шерсть злой собаки на загривке, и я, замирая, ждал, что это чудовище сейчас обрушит на меня крепко сжатый кулак. Широкими шагами он подошёл к столу и оглушительно брякнул этим своим убийственным кулаком по столешнице. Пузырёк с чернилами подпрыгнул, перевернулся, и чернила жирными кляксами обрызгали бумагу.

— Ну? Долго ты меня, гадёнок, за нос водить будешь? Я возиться с тобой не хочу. Признавайся!

— Я ничего не знаю… — заплакал я, прикованный его криком. —За что дедушку побил?..

Что произошло дальше — я ничего не помню. Осталось в памяти только ошеломительное ощущение обвала, и этот обвал расколол мне голову.

Очнулся я на полу, словно проснулся от страшного кошмара. Во рту была какая‑то солёная слизь. Я понял, что урядник оглушил меня кулаком и разбил мне нос и губы. Я лежал так же в полузабытьи, без движения, как когда‑то в избе, после того как меня раздавила телега.

Откуда‑то издалека доносились бунтующие крики толпы, рыдающие взвизги женщин и чьё‑то бешеное гавканье. Я с мучительным усилием поднял голову и со стоном опять уронил её на пол. Урядника в избе не было, и я догадался, что это он лаял на улице, — должно быть, разгонял толпу вместе с сотским.

Я поднялся на ноги и, пошатываясь, пошёл к двери. Бессознательно распахнул её и перешагнул высокий порог. В сенях тоже никого не было. Дверь на двор была открыта настежь. Навстречу мне влетел на крыльцо Кузярь и с буйным нетерпением в лице, насторожённо оглядываясь, подхватил меня под руку и стащил вниз по ступенькам.

— Скорей!.. Скорей бежим!.. Через задний двор бежим… На гумно!.. Тебя сейчас этот чёрт не хватится: его народ взял в работу… Весь наш порядок собрался — за грудки его хватают, из‑за тебя всё… Здорово ты орал, когда он колошматил тебя… Ну, народ и взбунтовался: не моги парнишку бить! От твоего, говорят, кулака и лошадь упадёт… Грозят ему, что барин Ермолаев сейчас приедет. К нему тётка Настя побежала.