Лихие годы (1925–1941): Воспоминания

И наконец, особый интерес представляет письмо Толстого княгине Марье Михайловне Дондуковой-Корсаковой, написанное в связи с его 80-летним юбилеем. Как известно, Марья Михайловна, старая, глубоко церковная женщина, протестовала против чествования Толстого, т. к. для православных людей это чествование человека, глумившегося над их верой, глубоко оскорбительно. Ответ Толстого следующий: «Постараюсь избавиться от этого дурного дела, от участия моего в нем, от оскорбления тех людей, которые, как Вы, гораздо, несравненно ближе мне тех неверующих людей, которые Бог знает для чего, для каких целей, будут восхвалять меня и говорить эти пошлые, никому не нужные слова» (там же, стр. 99).

Это все говорит о том, что к концу жизни Толстой значительно смягчил свое непримиримое отношение к церкви.

В этой связи интересен самый последний рассказ Толстого «Нет в мире виноватых». В рассказе выведены два учителя: Неустроев (революционер) и Соловьев (сын диакона), окончивший семинарию и сохранивший свою глубокую преданность православию. В рассказе приводится ночной разговор Неустроева с Соловьевым. Неустроев, когда Соловьев на минуту остановился, сказал: «— Все это хорошо тебе говорить, когда у тебя есть ожидаемая награда вот от них, — он указал на иконы, — а нашему брату надо делать только то, что можешь, пока живешь, и делать не для себя.

Соловьев в это время вертел папиросу.

— Ты говоришь, — горячо заговорил Соловьев, — награда моя там, — он указал на потолок, — нет, брат, награда моя вот где, — он кулаком ударил себя в грудь. — Тут она, и делать, что я делаю, я делаю не для других, — черт с ними, с другими, — а для Бога и для себя, для того себя, который заодно с Богом. — И он закурил папироску и жадно стал затягиваться.

— Ну, эта метафизика мне не по силам. Так я засну.

— Ложись, ложись…

Неустроев, как решил, рано утром послал сторожа за своими вещами и, получив их, нанял телегу и уехал на станцию. Соловьев же спал и не слыхал, как он ушел. Проснувшись же, он, как и всегда, встал перед иконами и прочел все с детства произносимые молитвы: „Отче наш“, „Верую“, помянул родителей (они уже умерли), „Богородицу“ и последнюю „Царю небесный“, которую он особенно любил: „Прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша“ он произнес нынче с особым чувством, вспоминая свой разговор с Неустроевым». (Собрание сочинений Л. Н. Толстого, 1948 г., «Огонек», т. 12, стр. 204–265).

Рассказ «Нет в мире виноватых» остался неоконченным. Трудно сказать, как бы там развивалось действие, но образ православного учителя — как выразителя идей Толстого — это нечто новое. В какой-то мере это рука, протянутая церкви, или во всяком случае смягчение былой вражды.

Но, как известно, борьба Толстого с церковью не ограничивалась лишь отрицанием таинств и обрядности. Толстой вел резкую полемику против догматов церкви и эту полемику считал чуть ли не основным содержанием своей деятельности. Основополагающим произведением Толстого в этой области является его «Исследование догматического богословия», написанное в 1880 году. На первых страницах он утверждает, что выучил богословие, как «хороший семинарист». В этом есть доля истины. Он добросовестно проштудировал семинарские руководства (катехизисы и «Догматическое богословие» митрополита Макария) и написал на этой основе именно такую критику богословия, (хлесткую и плоскую), которую мог бы написать вольнодумный, развязный, озлобленный на начальство за порку тогдашний семинарист. Во всяком случае жаль, что Толстой не дошел до Духовной академии и не проштудировал хотя бы отцов золотого века церкви: Афанасия Великого, Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского и Кирилла Александрийского. Во всяком случае он нигде ни разу на них не ссылается. Правда, он ссылается на Оригена, но вряд ли он читал его, т. к. на русский язык Ориген был переведен лишь в 1895 году, а латинский первоисточник вряд ли был доступен Толстому, т. к. 1) он был библиографической редкостью, 2) Толстой латинским языком не владел в такой степени, чтобы читать Оригена. Греческий же подлинник, как известно, до нас не дошел. Таким образом, Толстой сосредотачивает свою критику на догматическом богословии митрополита Макария — великого церковного историка, замечательного иерарха, оставившего по себе светлую память, чудесного человека, но очень посредственного богослова.

Здесь надо сказать, что мы понимаем под богословием. Обычно считают, что богословие есть наука, исследующая или излагающая учение той или иной религии (в данном случае — православной церкви). Это, конечно, совершенно правильно, но в равной степени богословие есть искусство. Его задача в том, чтобы истины, добытые сокровенным религиозным опытом, перевести на язык понятий. Метод богословия творческий, исследующий самое глубокое, что есть в жизни.