Лихие гости

Блин не клин, брюхо не расколет!

Тем более если под водочку. Только попервости берет опасение — как бы не перебрать, а дальше — как по маслу: первая рюмка колом, вторая — соколом, а третья — плесните полнее, для нашего удовольствия!

По Александровскому проспекту неслись, одна за другой, разнаряженные тройки — в бумажных цветах и лентах. Звонко, как выстрелы, щелкали бичи, слышались удалые возгласы; добавляя веселости в общий гам, заливались медными голосами под дугами колокольчики. С правой стороны Вознесенской горы, неподалеку от усадьбы Луканина, устроили гладкий спуск для катанья на санках, и висели теперь над горой, не умолкая, визг, крик, свист — понеслась душенька, обрываясь от восторга, на легких салазках, да с ветерком!

— Мас-лянь-ица, — повторяла по слогам Луиза, запрокидывала голову и рассыпала такой звонкий и заразительный смех, что Захар Евграфович тоже начинал смеяться без всякой видимой причины. Они шли к дому, досыта накатавшись с горы и вывалявшись в сыром снегу с головы до пят. В глаза им ослепительно сияло солнце, похожее на поджаренный, румяный блин.

— Луканьин… — Луиза забежала вперед, заступая дорогу, и раскинула руки, словно собиралась взлететь; глаза ее сияли шальным блеском. — Луканьин! Люб-лю тебья! Люб-лю!

Кинулась к нему на шею, лихорадочно принялась целовать, а затем, словно разом обмякнув, примолкла в его крепких руках и… заплакала.

— Ты что, Луизонька, что с тобой? — встревожился Захар Евграфович; скинул рукавицу, принялся вытирать крупные слезы с милых щек. — Почему плачешь?

— Счастья… Плачут и счастья… Я счастья…

Затихла под его рукой, по-детски шмыгая носиком, и дальше пошла сосредоточенной в своих мыслях и молчаливой.

Захар Евграфович, озадаченный столь быстрой переменой в ее настроении, расспрашивать Луизу не стал, а когда пришли домой, сам раздел ее, уложил в постель и долго сидел рядом, убаюкивая, как малого ребенка, пока она не уснула.

Выйдя из спальни, он направился к себе в кабинет, но по дороге его перехватил приказчик Ефтеев и сообщил, что Агапов просит срочно прийти к нему.

— А ты почему в конторе? — спросил Захар Евграфович молодого приказчика. — Все на улице веселятся…

— Мне Агапов не дозволяет, — потупился Ефтеев, — говорит, если я шею на горке сверну, он как без рук останется…

— Чудит, старый, — Захар Евграфович покачал головой. — Дуй на горку, только шею не сверни.

Ефтеев исчез, как растаял.

Захар Евграфович усмехнулся ему вслед и пошел в контору к Агапову, заранее приготовившись, что ничего доброго старик ему не скажет — не баловал он в последнее время хозяина хорошими новостями.

Так оно и оказалось.

Агапов сидел на своей коляске у стола, на столе перед ним стояла большая тарелка с высокой стопой блинов, в стеклянных вазочках — мед и варенье. Старик снял верхний блин со стопы, обмакнул в мед и с умильной улыбочкой, ехидничая, протянул Луканину:

— Слатенького не желаете, Захар Евграфович? Скушайте, сделайте одолженьице Коле-милому, старался человек. Да и новость мою, которую скажу, заодно зажуете; неважная новостишка, никуда не годная…

— Говори! — Захар Евграфович нахмурился. Не любил он, когда старик начинал ломать комедию.

— Говорю, — посерьезнел Агапов и положил свернутый блин с медом прямо на стол, — вчера в участке Савелий помер, тот мужичок, которого Цезарь из-за кряжа посылал. Кашки пожевал и преставился. Чуешь? А теперь дальше слушай. Два дня назад Окороков из Белоярска уехал, сказал, что по служебной надобности в губернию вызывают. Вот и получается: хозяин из дома, мыши — в пляс. А теперь соображай: Савелия на тот свет отправили, нашему сидельцу кто-то выдергу в окно просунул, Данилу умыкнули, никаких следов нету, исправник по начальству ездит, а может, в город веселиться отправился… Руки-то у Цезаря длинные оказались, тянется он ими к нам. А ты, Захар Евграфович, взял да и выложил Окорокову все карты, еще и слово дал, что без исправникова разрешения даже чихать не будешь. Хоть бы со мной посоветовался. Теперь картина такая: сидим и ждем, когда очередную пакость нам сотворят. Самим надо за дело браться! Самим! Не верю я нашему исправнику, хоть зарежь меня! Не верю! Намедни с Дубовыми встречался, закинул удочку, и они кивнули: если надежные людишки потребуются — предоставят. Я все сказал, Захар Евграфович. Какое твое решенье будет?

Прав был Агапов, будто затаенные мысли читал. Пожалел уже Захар Евграфович, что доверился Окорокову, отдал ему чертеж и бумажные копии; одну, правда, себе оставил. А еще дал честное слово исправнику, что без совета с ним ничего предпринимать не будет. Сидел, ждал. Окороков больше не появился. Зато в участке помер Савелий, и помер, надо полагать, не своей смертью. И еще точила неугомонным червячком одна тревожная мысль: кто Перегудову выдергу в окно просунул? Получается, что человек Цезаря совсем рядом, под носом, находится…

— Покумекай, покумекай, — не дождавшись ответа, Агапов снова протянул свернутый блин Луканину. — А блинчик-то скушай, знатный блинчик!

Захар Евграфович сердито мотнул головой и вышел из каморки, не сказав ни слова.