Лихо. Медь и мёд

Грифон пронёсся над шествием, распростёр огненные крылья. С рыком взмыл вверх и перекувырнулся в воздухе, прежде чем растаял в небе мерцающими хлопьями. Одна такая хлопинка оказалась перед Ольжаной, и та поймала её свободной рукой – чары вспыхнули и рассыпались у неё на ладони тлеющей головой подожжённого одуванчика.

Всё вокруг казалось несуществующим, будто часть игры. Музыка, свет, пальцы Мореники на её пальцах, реющие ленты и праздничные полотна… Ольжана запоздало поняла, что шествие выползло на площадь Скульптур, и теперь здесь во всех фонтанах вместо воды било вино. Откуда-то взялись ещё люди – жаркие, громкоголосые, задевающие её плечами, – и кувшины и чаши, но Ольжана не выпила ни капли. Ей хотелось только воды, а из-за чар на маске она и без того чувствовала себя захмелевшей.

Моренике пришлось ворожбой укоротить свою маску, чтобы попить. И когда она допивала, к ней подскочил стройный темнокудрый юноша – он обнял Моренику под грудью, что-то шепнул ей на ухо, и Мореника засмеялась; юноша сдвинул свою маску и вжался Моренике в шею, а Мореника шутливо его оттолкнула и назвала ещё одно имя, которое Ольжана не запомнила.

Толпа втянула их в круговой пляс, но вскоре круг превратился в овал, змеящийся между телегами. Руки, руки, белая маска Мореники, которую Ольжана боялась потерять из виду, и гирлянды из цветов и флажков, накинутые кем-то сверху… Льющееся вино, звон колокольчиков и рык труб, слившиеся в объятиях фигуры. Во рту у Ольжаны пересохло, и ей теперь хотелось не только воды, но и поцелуев, хотя она до последнего старалась держать свои мысли в узде. Она напоминала себе о чудовище и искала в толпе пана Авро, но ночь была такой жаркой, такой дикой и праздничной, и всюду мелькали маски и тянулись ладони, и желание сделать то, что никогда бы не сделала с открытым лицом, становилось невыносимым.

Внизу живота сладко ныло. Ольжана знала себя и понимала, что ни Тачераты, ни чар, ни карнавала недостаточно, чтобы толкнуть её на безумства, но мысли неслись галопом – обжигающие, трепещущие, и она представляла, как чужие пальцы оттягивали бы её тугой корсаж, чужие губы скользили бы по её шее и ключицам, и был бы рокочущий смех, жар, звёзды, цветочные лепестки, тяжесть обнимающих рук – а больше ничего бы не было.

Шествие выхлестнулось на мост, который Ольжана с Лале проезжали ещё в первый день в Тачерате. Мост пылал, окутанный чародейскими огнями, и высокие каменные фигуры, осиянные, как в соборах, хранили величественное спокойствие. Прохлада от реки немного привела Ольжану в чувство. Чтобы отдышаться, Ольжана вынырнула из толпы и выбралась к перилам между статуями воина – с двуручным мечом – и отшельника, сжимающего острый посох. Наклонилась. Шумно вздохнула. Понадеялась, что мост не обвалится под весом празднующих.

От реки горестно запахло тиной. Поднялся ветер, и Ольжане – в карнавальном пылу – стало зябко.

Она развернулась. Шествие ползло вперёд. Шелестели пурпурные знамёна. Сквозь мелькающих людей Ольжана рассматривала, как была черна река – там, на противоположной стороне моста. И небо было бездонным, туманно-чёрным – даром что со звёздами и потоком чародейских светляков.

Ольжана убрала прилипший к щеке локон. Подумала, что надо бы вернуться к Моренике, и вдруг музыка, смех, топот – всё стало далёким и нездешним, словно эхо.

Где-то гаркнула труба.

Раздался крик.

Не все заметили это, но Ольжана – заметила; мир для неё замедлился. Сквозь мелькающих людей Ольжана разглядела – в обрывках света, полотнищ и масок, – как по противоположному краю моста, вывернувшись на перила, кралась чёрная тень.

По толпе прошла тревожная волна. Крики раздались снова. Толпа уплотнилась и отпрянула от места, где была тень – конечно, огромная и, конечно, волчья.

Перед глазами зарябило. Ольжане приходилось напрягаться, чтобы увидеть через чары на маске не только аляпистую суету, – чары хотели сгладить и это, слить чужой испуг в одно цветное пятно, закружить, одурманить. Липкая ладонь Ольжаны скользнула в прорез юбки, в подвязанный карман. Нащупала мешочек с лепестками волчьей отравы, вытянула его за шнурок.

В какое-то мгновение люди расступились настолько, что Ольжана разглядела чудовище особенно хорошо – рыскающее по мостовым перилам, сгорбившееся, с натянутой на морду половинкой черепа. Чародейский огонь не обжигал его, лишь подсвечивал. Чудовище водило носом, но на Ольжану не смотрело – только Ольжана больше не размышляла.

С появления чудовища для неё пронеслась целая жизнь. Ей казалось, что она уже опоздала и упустила все возможности спастись, поэтому, не медля, взмахнула шнурком и перекинулась через него.

Тело скрутило и втиснуло в перья малиновки, как в неудобную одежду. Полумаска упала на мостовую и раскололась – неудивительно: говорили, перекидываться с колдовской кожей умел только пан Авро. Ольжана смотрела на осколки, взмывая выше, привыкая к птичьему зрению, – и тогда на неё налетел смерч.